Он поделился подробностями допремьерной жизни новой постановки качаловцев – «Бег» по одноименной пьесе Михаила Булгакова, похвастался прибылью в 49 млн рублей и рассказал, чем приготовление яичницы отличается от создания спектакля.
– Уже 6 октября казанцы увидят первую премьеру этого сезона – «Бег» по пьесе Булгакова. Репетиции, если я не ошибаюсь, начались полгода назад, очень долго не называлась дата премьеры…
Мы репетируем этот спектакль с прошлого сезона и надеемся, что шестого октября покажем зрителям. Репетиции нового спектакля в Качаловском театре – это длительный процесс. Быстро, на мой взгляд, репетирует тот, кто не очень хорошо владеет профессией. А профессионал делает долго, подробно и качественно. Для создания хорошего спектакля нужно рожденный тобой замысел пропустить через природу артиста. Не может быть просто зазубренных слов на сцене.
Сейчас вообще непростое время в театре – время нашествия, напора дилетантов – энергичных, наглых, свободных, раскованных, но дилетантов. А режиссер – это профессия, и вообще театр – это профессия, которая требует очень много знаний, умений. Мы работаем долго, именно поэтому наши спектакли живут в репертуаре много лет. «Скрипач на крыше» 380 раз уже сыгран, «Пиковая дама» – 250. Такое бывает крайне редко. Некоторые театры 100 спектаклей сыграли – уже праздник.
– Почему тогда вы решили взяться именно за этот текст? Вы много говорите о том, что «Бег» для вас спектакль о родине, о любви к своей земле, но таких текстов достаточно много.
Я вообще все спектакли свои делаю о моей родине, о своей земле, о себе. Театр – это моя жизнь, и мои спектакли – это моя биография, мои мысли и чувства. Человек, который приходит в зрительный зал, должен унести частичку нашей души, нашей любви к жизни. Получив такой подарок как жизнь, сидеть и оплевывать ее я не считаю нужным. Это не значит, что надо быть безмятежным идиотом, бездумным оптимистом, нет. Я считаю, что надо как Лермонтов – люблю отчизну я, но странною любовью. Я понимаю, все недостатки, все сложности нашей жизни. Но ведь я жил и в другие времена. Когда за палкой колбасы надо было на базаре стоять часами. Конечно, непроста жизнь в нашей стране, и проблема достоинства человека, гражданина для меня очень важна. Когда мы начинали работу над «Бегом», я не помнил, что столетие приближается такого социального потрясения большого, как Октябрьская революции. Мы уже гораздо позже поняли, что этим спектаклем как бы вспоминаем эту трагическую дату.
Но для меня «Бег» – это пьеса и о любви. Два центральных персонажа – Голубков и Серафима – в процессе этого бега, этого хаоса, этой социальной фантасмагории обрели друг друга, и благодаря этой любви смогли вернуться на родину. На мой взгляд, именно любовь помогла им обрести силу и веру в жизнь, в будущее. Никто из них не предполагает, что там, на родине, все будет идеально, но они говорят: «Я хочу опять на Караванную, я хочу опять увидеть снег». Для них все до этого было как во сне: этот бег во мгле через Крым, Стамбул, Париж. Ведь революция, гражданская война – это самое страшное, что только может случиться, выпасть на жизнь человека. Потому, что когда есть конкретный противник, и он вломился в твой дом, понятно, как себя вести, а когда врагами становятся отец, сын, брат, мать, когда людей разрывают по идеологическим соображениям, когда рвутся связи человеческие, когда огромное количество талантливых людей революция выкидывает на повороте, отправляет за рубеж, – это жутко. И одни герои пьесы из любви к родине шли до конца и закончили выстрелом в себя, другие, как Григорий Чарнота – остались не там и ни с тем. Моя принципиальная позиция в том, что счастье для человека вот здесь – дома, где ты родился, где твой снег, где твоя Караванная, где твои дети, где твои предки лежат.
– Ваша постановка будет классическим прочтением со всеми сопутствующими элементами – отсылками к 20 веку, декорациями и костюмами?
Что вы имеете в виду? Будет ли наш спектакль современным? Так вот, я убежден, что современного или несовременного театра не бывает. Такие рассуждения, на мой взгляд, - наперстничество. Театр бывает талантливый или неталантливый. Потому что как театр может быть несовременным, если он существует здесь и сейчас? Если есть талант, появляется хороший спектакль, появляется необычная форма спектакля, которую, как известно, определяют автор, время, коллектив. Автор – Булгаков, время – 2017 год, коллектив – театр Качалова. Реалистических декораций строить не будем: скажем, вокзал или монастырь. Мы создаем не место, а образ действия, образ вздыбленной страны, которая несется как во мгле, как кружащийся снег, вихрь. Сценография будет достаточно условной, образной. Мы отталкивались от вагонов, в которых, по нашей задумке, мчит время. Металлические модули, будто бы набранные из «вагонки», их вращение будет формировать пространство. У нас очень красивая музыкальная составляющая, и это будет «бег в ритме трагического вальса». Вот костюмы будут нести на себе время, но и тут будет тонкая стилизация, шинели чуть длиннее исторических будут, например.
– Насколько текст в спектакле будет близок к тексту пьесы Булгакова?
Он будет идентичен. Другой вопрос, что Булгаков писал в сложное время и для страны, и для самого себя: не раз задумывался об отъезде. Пьесу долго не пропускали, Булгаков неоднократно ее редактировал, поэтому существует три основных варианта «Бега». Мы работали со всеми, отобрали материал из каждого, выбрали лучшее и сделали свою версию. У правопреемников мы получили разрешение на постановку. Мы заплатили деньги, поторговались, конечно, но заплатили. Раздражает этот момент, но что я могу поделать.
– Александр Яковлевич, не устроите ли вы мне и читателям маленький ликбез по авторским правам на постановки: кому и сколько нужно было заплатить за постановку Булгакова?
Это зависит от того, что из Булгакова ставить, скажем, «Роковые яйца» мы ставили без приобретения прав, бесплатно – прошло положенное законом время с момента смерти автора. А поскольку «Бег» при жизни Булгакова опубликован не был, то срок авторских прав на него еще не истек, и за право постановки надо было заплатить внуку жены Булгакова, правопреемнику. Он хотел сначала 250 тысяч, мы договорились о двустах, и еще он отчисления будет получать с продаж билетов за каждый спектакль.
–В спектакле заняты ключевые артисты театра – Ряшина, Славутский, Галицкий, Прытков, Голубев – вы сразу же определились с актерским составом или были долгие пробы?
Конечно. Если нет в театре Гамлета, то «Гамлета» ставить не надо. Конечно, мы, прежде чем начать работать, определили, кто будет играть Хлудова, Чарноту, Голубкова, Серафиму.
– Расскажите, пожалуйста, как соотносятся персонажи спектакля с их исполнителями.
Хлудова будет играть мой ученик с последнего курса Илья Петров, достаточно много занятый уже в репертуаре. Илья Славутский будет играть Чарноту. Елена Ряшина – Серафиму, Голубкова будет играть тоже мой ученик Алексей Захаров. Марат Голубев – Корзухина. Люську, походную жену Чарноты, репетирует Надежда Ешкилева. Тихого репетирует Чайка Николай, Главнокомандующего – Михаил Галицкий. Вся труппа почти занята. Женщин меньше, пьеса больше мужская.
– У вас есть в пьесе любимый персонаж, любимый, возможно, вызывающий самые сильные чувства – положительные или отрицательные?
Я их всех люблю. В этой пьесе все персонажи замечательные, даже с учетом того, что есть там несколько мерзавцев. Булгаков собрал именно этих людей для того, чтобы выразить время, мир: приват-доцент – идеалист Голубков, генерал Хлудов, заместитель министра торговли Корзухин, который вывозит эшелонами пушнину и в конце прекрасно живет в Париже с любовницей, бывшей походной женой Чарноты. Вся эта круговерть – это жизнь. Жизнь, как всегда у Булгакова, замечательная, многопластовая, он гениальный автор 20 века.
– В спектаклях Качаловского театра особое место всегда занимает музыкальная составляющая – почти все ваши артисты поют и танцуют на сцене, увидим ли мы это в «Беге»?
Вообще пока я не увижу изобразительную сторону спектакля и не услышу его звуковую партитуру, пока Патраков не создаст эскизы и не найдется музыкальная тема, я вообще не начинаю репетировать. Как только эти вопросы мне станут понятны, могу начинать работать. Что могу сказать точно сейчас – Елена Ряшина споет очень красивый романс.
– Так же уже около полугода находится в работе пятая постановка Ильи Славутского – «Дон Кихот». На какой стадии сейчас работа над ним? Известна ли дата премьеры?
Когда яичницу жаришь, точно знаешь, что на это нужно минут пять, а «Дон Кихот» – это такое великое произведение, что пятью минутами здесь не обойдешься, невозможно на этом этапе работы над спектаклем оперировать конкретными сроками. Это будет спектакль и по роману, и по пьесе Булгакова, и по сценарию Шварца. Работа над этим текстом требует огромного количества времени. Работа эта идет, и пусть они спокойно ею занимаются. У Ильи Славутского раньше появится кабаре «Когда зажгутся фонари».
– Как раз хотела расспросить вас о декабрьской премьере еще одного продукта творческих поисков Ильи Славутского – ретро-концерта «Когда зажгутся фонари». Как появилась идея этого проекта и чего от концерта ждать зрителям?
Идея родилась давно. Наши молодые артисты и музыканты это кабаре исполняли на фестивале в Марселе после спектакля. Со временем программа доработалась, отшлифовалась, обрела форму, и мы подумали попробовать сделать нечто подобное у нас в театре на Малой сцене – песни, романсы начала 20 века. Кабаре войдет в постоянный репертуар малой сцены.
– На собрании труппы вы обмолвились о грядущей работе театра с Игорем Коняевым, уже есть какие-то конкретные задумки, и мы вскоре сможем увидеть его в Казани?
Есть, теперь нужно найти возможность временную, репертуарную. Есть обоюдное желание и с Григорием Дитятковским увидеться, поработать, и это показательно – они хотят к нам в театр приехать. Много разговоров было и всяких сплетен о том, что Александр Славутский никого не пускает в Качаловский театр. Я, к сожалению, раньше многих пускал и на многих обжегся. Для того, чтобы сработаться с нашей труппой, с нашим театром, надо быть творчески состоятельным человеком. В данном случае и Коняев и Дитятковский – талантливые, профессиональные люди, которые смогли поставить два таких крупных спектакля: «Дон Жуан» и «Укрощение строптивой». Они оба ученики Додина, это определенно школа – школа, которая предполагает русский психологический театр, природу живого артиста, школа, на которую не давят никакие псевадопостмодернистские течения. Я считаю, что, в первую очередь, надо быть, а не казаться, не надо пытаться бежать за прогрессом.
– В этом сезоне ваша труппа пополнилась пятью молодыми артистами, расскажите, пожалуйста, как новые актеры попадают в Качаловский – устраивайте ежегодные кастинги или пробы, спрашивайте друзей-преподавателей из других регионов?
Еще в прошлом сезоне я посмотрел выпускников нашего театрального училища, отобрал группу людей, которую можно рассматривать для того, чтобы сотрудничать с ними. Тут и из Екатеринбурга и еще нескольких городов позвонили, попросились к нам люди, приехали, показались. Таким образом отобрались вот эти пять человек, я увидел, что они действительно хотят у нас работать. Для меня желание – это огромное дело, а кроме желания – определенные внешние данные, способности, умение и возможность быть обаятельным, заразительным. В труппе сейчас у нас 45 человек. Но девушек ждем очень. Мои ученицы сейчас уже детей рожают, пополняют народонаселение нашей страны, поэтому новые молодым актрисам сейчас энергично придется заниматься вводами. Мальчики чуть-чуть попозже, но тоже будут входить в спектакли. На новичков, конечно, планы всегда есть, для развлечения артистов я не беру, я беру людей, которые должны быть заняты в спектаклях.
– По истечении какого срока вы будете вводить новичков в спектакли – есть ли у вас на них уже какие-то планы?
Конечно, брать новых людей – всегда риск. Чтобы опробовать их в крупной важной роли, нужно понять, как человек владеет профессией артиста. А это ведь именно в театре происходит, на сцене, потому что научить профессии невозможно, человек сам должен научиться. Бывают чудеса, но крайне редко бывают. Есть годные к профессии люди, с моей точки зрения: они приходят и уже во время репетиции, во время работы над спектаклем осваивают профессию. Но, повторюсь, это единицы. Тем более, что у нас есть ряд спектаклей достаточно сложных, где артисту нужно знать музыкальную партитуру, пластический рисунок спектакля, владеть вокальными навыками. Поэтому, когда я знакомил новичков с труппой, я немного пошутил: заставил их спеть перед нашими артистами, опять-таки, не для того чтобы спели, мы ведь уже слышали их во время отбора, а для того, чтобы понять, как люди могут ориентироваться на труппе. Это не так просто: один заволновался, один не заволновался, я понаблюдал и сделал выводы.
– На том же сборе труппы перед открытием нового сезона вы говорили о том, что сейчас думаете о постановке текстов Чехова, на этот сезон?
Я всегда думаю о том, что ставить дальше. Сейчас, если брать по порядку, в первую очередь я думаю о «Гамлете», о Шекспире. Это работа не на один день, и главное здесь – начать. Пока что я только размышляю об этом. В принципе, в среднем у нас в театре спектакль делается полгода, это нормальный срок. В год выходит 2-3 премьеры. Больше не успеваем.
Понимаете, когда театры пишут: мы поставили пять спектаклей, мы поставили десять спектаклей, ну нельзя сегодня в современной экономической ситуации, в таком театре, как наш, за такой срок сделать десять спектаклей хорошо. Ведь это стоит довольно больших денег. У нас каждый спектакль достаточно дорогой. Но все они себя окупили и окупают. Вот скажем, «Фигаро» стоил 3 млн, но он уже себя четырежды оправдал, понимаете.
Чтобы, например, обувь сшить для спектакля, нужно в среднем 350 тысяч. Поэтому я сделал все возможное, и теперь у нас есть сапожный цех в театре. Это настоящая студия, где шьют обувь и шьют хорошо. Три спектакля уже они отшили: «Укрощение строптивой», «Женитьбу» и сшили уже «Бег». А там и сапоги мужские, нам надо чтобы они были исторически точные и хорошие.
– Если мы уже затронули экономическую сторону, вопрос прибыли от продажи билетов, судя по вашим словам, представляет предмет особой гордости. В январе на творческой встрече вы говорили, что рассчитывайте в 226-м сезоне на увеличение доходов на 10-11 млн, сбылись ли прогнозы и как выглядит сумма в итоге?
Процентов 55-60 своих денег в комплексе мы сами заработали. От продаж билетов на спектакли мы заработали больше других театров. В прошлом году вышло порядка 48-49 млн. В этом, думаю, даже больше заработаем.
Мы много работаем и хорошо зарабатываем. Конечно, нас поддерживают финансово республика, Министерство культуры Татарстана. Вообще вот сейчас тенденция правильная намечается и в центре – помогать театрам успешным. Правильная, потому что в нашей стране почему-то привычка любить убогих. Считается, что если человек убогий, он хороший. А успешность почему-то не в чести. Никита Михалков многих раздражает. Даже меня иногда раздражает. А отчего? От того, что он талантливый режиссер, умный человек, артист замечательный, дело делает? Мы не любим людей успешных. Мы не любим людей богатых, тех богатых, которые не украли, а сделали.
Считаю, что сегодня наш театр успешен. Мои артисты имеют зарплату среднюю 45 тысяч, и это не так плохо. Люблю, когда мои артисты зарабатывают, рад, что моих артистов после спектакля два транспортных средства хороших могут развозить по домам, рад, что у меня стоит во дворе, у работников, у актеров, 45-50 машин – у них есть возможность, они могут позволить себе купить автомобиль. У них с жильем все обустроено, я рад, что у нас есть небольшое общежитие для молодежи. Меня не может не радовать вот такая ситуация с достатком, помощью и финансами у нас в театре.
У нас и Татарстан особый регион, успешный. Вот сейчас приехали молодые артисты, выпускники из Екатеринбурга, это большой город, крупный. Они говорят, что Казань лучше, уютнее, теплее, комфортнее. А все потому, что в Татарстане люди живут на своей земле, понимаете? Земля татар – это их дом. Поэтому люди для своего дома делают все разумнее, бережливее, с большей любовью, поэтому такой успех у республики.
– А чем вы для себя объясняйте рост прибыли, большую финансовую независимость Качаловского, чем других театров Татарстана?
Я думаю, что это объясняется одним – тем, что я не вру, и мой театр не врет. Мы не прикидываемся, мы не придуриваемся. Для нас театр – это наша жизнь. Для меня самого самое главное – театр. Я не знаю, хорошо это или плохо. У меня нет дачи, есть машина, но я не знаю, куда на ней ездить. Я ее очень люблю, но за год наезжаю максиму 500 км. У меня еще и дом недалеко от театра, когда вырываюсь в свободный день, сяду в машину и опять до театра доезжаю эти 1,5 км, не знаю, куда мне еще поехать. Иногда я представляю себе, что построил бы дом за городом, но потом представляю, что что-то может случиться, и я должен буду 40 минут добираться до театра, так я теряю возможность контролировать процесс, влиять на него, заботиться о своих людях.
– А что такое «врать со сцены»?
Это когда пытаются, как наперсточники, выдать фуфло за нечто. Это, мол, у нас авангард, а вы, идиоты, не понимайте. Если режиссер хороший текст ставить не может, он говорит, что зритель не дорос. Смысл таких постановок дойдет только до 2-3 критиков, особенно если заплатить им. И вроде бы рецензии от этих критиков выходят хорошие, но зритель не идет, билеты не продаются. Приходится скидки делать на билеты, придумывать, изобретать. Это все фуфло! Я считаю, что скидки можно делать на бюстгальтеры, на трусы, но не на билеты в театр. 225 лет театру моему, вот будем по 225 рублей все продавать. Так не должно быть, на мой взгляд. Конечно, мы не можем и такие цены, как Вахтанговский театр, установить. Там у них 10-15тысяч билет, у нас билет 500-600 рублей. Если бы были у нас такие же цены, у нас были бы такие же доходы как в Вахтанговском театре. Они полмиллиарда в год зарабатывают. Но мы не можем себе позволить повышать стоимость билетов, потому что у нас такой контингент. Наш зритель – это педагог, врач, ученый, студент. Они таких средств не зарабатывают. Но они любят театр, ходят в него, знают артистов, отзывы пишут замечательные. Мы для них работаем.