«Золотая Маска»
– Сколько раз вы пытались завоевать эту вершину – премию «Золотая маска»?
– Вершина ли это (смеется)? Был «Винсент Ван Гог», спектакль в прошлом году номинировали на четыре номинации, мы с ним ездили в Москву, но ничего не получили. Вот, сейчас второй заход.
– Так много номинаций у спектакля, чего не хватило для победы?
– Смотря во что ты веришь. Если тебе не дали, значит, так суждено, значит, с этим надо смириться. Если дали, то тоже особо радоваться не надо. От этих успехов и неуспехов нельзя зависеть. Может, не дали, чтобы ты эту золотую маску на себя не надел. Ну не дали, ну ладно. Не знаю, попадет ли «Алиф» на «Золотую маску», но если постановку посмотрят, то это уже будет хорошо. Потому что если национальная идея, Тукай, мертвый алфавит – все это их заинтересовало, то это уже достойно, мне кажется.
– Этническая тема вообще в тренде современного искусства, не находите?
– Потому что всеобщий «Макдоналдс» уже всем надоел, и ставить в очередной раз сотый вариант «Ромео и Джульетты» уже как-то не хочется. Мне кажется, сама классическая литература должна немного отстояться, ее время еще придет.
Но в то время, когда мы делаем одни и те же лица, надеваем одни и те же маски, все улыбаемся, все счастливы, надо заглянуть в свою корневую систему, пока она не ушла, пока ее не истребили, и запечатлеть ее. Там намного больше глубоких мыслей, чем в современной драматургии и литературе.
Все равно этника, существующая в нашей и других культурах, связана с неким культом. Все, что связано с религией, всегда глубже. Религия общедоступна, это не труды Канта, которые могут прочесть только жрецы, которые понимают значение его слов. Его читать без словаря невозможно.
«Алиф»
– Туфан, вы читаете арабские буквы?
– Да, я с арабскими буквами знаком и написанные ими татарские тексты прочитать могу. Когда я взял стихотворение «И, калям» в оригинале, где совершенно другой ритм, совершенно другой размер и другие рифмы, и прочитал ту адаптацию, которая сейчас есть, то увидел, что в ней практически отсутствует ритм, отсутствует та энергия, которая была вложена Тукаем. То есть это совершенно другое произведение. Это как-то странно.
Если сейчас Пушкина взять, адаптировать под современный молодежный сленг и сказать, что это Пушкин, было бы странно, наверное. А мы, к сожалению, часть своего наследия именно вот так воспринимаем.
– Тексты Тукая – это код татарской культуры?
– Я бы не сказал, что именно татарской культуры. Код формировался не в течение ста лет, а с момента зарождения народа. Поэтому та туманная тысяча лет, которая была до Тукая, для меня становится источником вдохновения. Потому что там слишком много вопросов, слишком много неадаптированной литературы. Ее читать невозможно, написана она на разных языках. На кыпчакском языке, хотя авторы здесь жили. На каких-то еще, совершенно других языках, но это все равно татарские поэты. Мы, к сожалению, этот пласт совершенно не знаем.
Например, был такой ученый – Карабаш. Его никто не знает, кроме тех, кто изучает арабский язык, «Таджвид» – правила арабского языка. Этот человек жил в Татарстане, в нынешнем Бугульминском районе, в деревне Карабаш. Он написал книгу страниц на двадцать – правила изучения арабского языка, и по этим правилам учится весь мир. Такая удивительная вещь – человек из деревни написал книгу, она распространилась по всему миру, и по ней учится весь мир. Все равно что какой-нибудь житель татарской деревни Муслюмовского района напишет правила английского языка, и по этим правилам будут учиться в Гарварде и Оксфорде. Это не влезает в наше сознание. А мы даже этого человека не знаем. Миллиард человек изучают арабскую грамматику, правила чтения Корана именно по его книге. И вот, я решил как-то возродить эти исчезнувшие буквы татарского языка в проекте «Алиф».
Мне нужен был очень профессиональный танцор, хореограф, который бы смог бы это воплотить. Поэтому я позвал Нурбека Батуллу. Он сказал, что один не справится, ему нужен человек со стороны. И он пригласил Марселя Нуриева, он – хореограф этого спектакля. А потом уже в самом конце присоединился Эльмир Низамов, композитор, которому я идею свою рассказал, как должно звучать, что должно звучать. В общем, совместно с этой командой сочиняли спектакль.
– Многие считают, что музыка к спектаклю не совсем по-татарски звучит, такая универсальная этника получилась.
– А что такое татарская культура? Неужели то, что было создано в 60-х годах? В свое время хореограф Игорь Моисеев создал русский народный танец, татарский танец тоже был создан где-то в 60-х годах. Пять-шесть движений – это ли татарский танец? Как татарская музыка звучала, какой был татарский вокал, в принципе совершенно неизвестно. Поэтому мы к Геннадию Макарову (ученый-фольклорист, этномузыколог. – Ред.), обратились с советом по музыкальным инструментам. Он говорит, что у нас были и ударные музыкальные инструменты, и различные струнные. Просто это мы забыли в связи с тем, что появились гармонь, домбра, которая используется в татарских оркестрах, хотя это один из самых молодых инструментов и сказать, что он татарский, тоже невозможно. А какие-то аутентичные музыкальные инструменты, которые звучат в нашем спектакле, как раз, может быть, и есть те коренные татарские инструменты, истинное звучание той татарской культуры, которую мы забыли.
Татарская литература была философско-религиозного содержания. После 17-го года никто эту литературу не стал уже переводить и адаптировать. Она не подходила просто по идеологии. Кубофутуристы предлагали сбросить Пушкина, Достоевского и Толстого с парохода современности. Так вот, татарская литература выбросила всё, что накопилось за тысячу лет, а обратно на борт не взяла. Поэтому мы существуем в таком ключе.
Допустим, у сибирских татар есть книги в Томском краеведческом музее, они до сих пор не переведены даже. Они же написаны на татарском языке! То есть, мы, к сожалению, так относимся. Мне кажется, вообще нужно многие свои идеи и мысли черпать из национальной библиотеки. Там очень много всего можно отыскать, чтобы обогатить нашу культуру. Нужно мир видеть как греки, а не как римляне. Римляне начали все это изучать, разделять гранаты, смотреть, что там внутри, а греки видели целый гранат. И нам нужно видеть обобщенность явлений, как культура и земля как общая праматерь культур. Мы же все от одного человека произошли.
– А как же быть с национальной идентичностью?
– Национальная идентичность не существует вне человека, она внутри него. Идентичность должна быть, но никто, кроме нас самих, эти границы не ставит.
Если посмотреть на землю сверху, мы не увидим границ. Ни в одной священной книге не написано, что этот народ должен жить здесь, а этот народ должен жить здесь. Потому что все люди равны. А идентичность просто обогащает. Если бы все рассказывали на одном языке, одни танцы танцевали и одни песни пели бы, то не было бы разнообразия. Разнообразие – вещь великая, и из нее можно черпать бесконечно различные идеи.
– Почему бы не поднять «Алиф» на сцену ТЮЗа?
– Это глубоко этническая история, археология даже. В ТЮЗе все-таки свой зритель, русский. И если это переносить, то только на другое, альтернативное пространство. Если у «Угла» есть свое пространство для таких креативных идей и спектаклей, то у татарской молодежи и татарских режиссеров этого пространства нет, чтобы они тоже что-то пробовали, что-то искали. Чтобы можно было своих татарских Пулинович ставить. В октябре мы «Алиф» покажем трижды на сцене Учебного театра – спасибо директору театрального училища. На «Алиф» билеты продаются уже. Он будет идти 22, 25 и 29 октября. Эксперты «Маски» там его и посмотрят.
– После «Алифа» будет еще что-то подобное?
– Есть идея «Тукай на мертвых языках». Я хотел взять пять стихотворений Тукая и перевести их на «мертвые» языки. Например, тофаларский. Есть тюркские народы, которые живут на Алтае, в Томской, в Иркутской областях, там 300 человек осталось, тут 200 человек. Их языки тоже тюркские, и они не сегодня завтра исчезнут. Их уже можно назвать мертвыми, потому что молодежь на них уже не говорит. Язык живет в тех, кто старше 50 лет. Эта идея пока никак не воплощается, нужно финансирование хотя бы для того, чтобы туда просто поехать и дать им текст Тукая на перевод. Эти люди не пользуются Интернетом, они живут вне цивилизации, в тайге, у себя в поселениях, куда можно добраться только на вертолете. Татарского они не знают, а русский-то язык все знают, в этом и кроется проблема исчезновения этих языков. Второй момент – необходимо пространство, где этот спектакль можно было бы показать. С «Алифом» мы столкнулись с этой проблемой. Мы сыграем его, пока в Учебном театре не начался сезон.
ТЮЗ
– Вы пришли в ТЮЗ по приглашению министра культуры Татарстана. Как вы считаете, вы оправдали его надежды?
– Я сам себя судить не могу, конечно. Это вопрос к министру больше, а не ко мне. С частью труппы вначале были какие-то недопонимания, но сейчас, слава богу, проблем никаких нет. Мы не один спектакль уже поставили вместе. Сейчас работы очень много. Артисты работают, и я думаю, если они работают, то, значит, сложились отношения. Если бы у них не было желания, это бы отражалось сразу на качестве спектакля и на производительности. Мы пятерых артистов новых взяли только за этот год.
– Вы сейчас работаете над постановкой «Выстрела», и вы с этим материалом уже сталкивались прежде.
– Пока «Нос», а потом «Выстрел». Я делал по «Выстрелу» пяти-семиминутный отрывок во время учебы. Это все Галине Волчек понравилось. Мы в «Современник» пришли и в форме заявок все это показывали. А потом меня переманили в другой театр, и этот эскиз остался незавершенным. Вот, хотелось доделать его. Все, что начато, должно быть завершено. Поскольку этот Пушкин сидит во мне, этот «Выстрел» должен прозвучать. Там проблема работы с прозой. Проза сама по себе сложна, и есть более легкий путь – дать драматургу, чтобы он адаптировал это все. А есть другой путь – поиск с артистами, какой именно текст, что звучит, и это более скрупулезная такая, лабораторная работа, где каждое слово ощупывается. То есть, не ломая структуру произведения, но играя с текстом, можно более интересный результат получить.
– То есть вы с актерами создаете драматургическую основу без драматурга?
– Да, без драматурга. Мы начали, но неожиданно свалился грант нам на «Нос» Гоголя, поэтому делаем пока на данный момент «Нос». Премьеру мы планируем в начале декабря. Работают так же у нас молодые артисты. Из более старшего поколения – Павел Густов, Алсу Густова, Виталий Дмитриев, остальные – наш молодняк. В «Выстреле» у меня есть Арсений Курченков, тот артист, которого вы знаете. А остальные все – молодые ребята, вчерашние выпускники, можно сказать.
– Вам как режиссеру драматург не важен?
– Смотря что ты создаешь. Если ты создаешь произведение из внутреннего мира самого артиста, то это один подход. А другой подход – когда ты создаешь то, что создано уже, используя готовую драматургию.
Мне интереснее на данном этапе сталкиваться с другим миром, я имею в виду артиста. Еще один артист – это два мира. Мой мир не выше и не ниже, он должен быть на одном уровне. А если брать готовую драматургию, тогда тема должна очень резонировать с твоей темой, попадать в десятку.
– Кто из современных драматургов резонирует с вами?
– По идее и по подаче мне нравится Иван Вырыпаев. Может быть, потому что он учил меня, читал лекцию «Работа драматурга с режиссером». Я более-менее знаком с его творчеством, с его философией. Мне нравятся очень думающие драматурги-философы с поэтическим уклоном. Потому что без поэзии в драматургии делать нечего. Даже если отражать современный мир, то есть такие драматурги, которые это делают в форме древнегреческих трагедий и даже умудряются это сделать здорово. Мне кажется, очень важно думать, а не развлекать.
– Мейнстримная драматургия вам не подходит?
– Мейнстрим, это понятие меня немного пугает… Потому что оно в основном связано с развлечением. И развлекаться можно десятками других способов, помимо театра. Театр должен нести некую другую функцию...
– Люди приходят в конце рабочего дня в театр, чтобы отдохнуть, развлечься и получить опыт.
– Можно в кинотеатр сходить, на дискотеку или в какие-то другие развлекательные заведения. И в театре может быть тоже развлечение, но тогда оно должно быть с определенной функцией.
Самый быстрый способ расположить к себе – это рассмешить. Я располагаю к себе, зритель открывается мне, и после этого я вкладываю в него некую смысловую нагрузку. Тогда я понимаю смысл комедии и такой драматургии.
– Вы не ставите задачу привлечь массового зрителя?
– Тогда надо понять, что такое общая масса. Наверное, не ставлю. Если брать по самим произведениям, по словам, по делам, у меня нет таких предпочтений, как «Третий любовник моей возлюбленной» или «Очень неженатый таксист». Я специально коверкаю названия. Хотя это очень популярные пьесы, думаю, что размениваться на подобное не стоит.
– А Ярослава Пулинович – мейнстримный драматург?
– Она находится на золотой середине, наверное. Она и в мейнстриме, и пишет серьезную литературу.
– Может, вы к ее творчеству обратитесь?
– Надо понять, принимает ли публика в том пространстве, где я сейчас нахожусь, эту драматургию. То есть нужна ли она зрителю ТЮЗа. Для Пулинович нужно небольшое пространство. Я ее вижу в более камерном зале.
– Более камерном, чем сцена ТЮЗа?
– Да. Потому что такая драматургия в основном не используется в театрах Казани и Татарстана, ее очень мало. Значит, у зрителя нет потребности в этом или он просто не готов к этому. Насколько я знаю, «Угол» пытается работать с этой драматургией, что очень радует. Они пытаются просветительской работой заниматься. Но зритель привык, что в ТЮЗе именно такое направление, в Качаловском театре – другое, в Тинчуринском и Камаловском театрах – третье. Если бы у нас в ТЮЗе был Малый зал, то почему бы и нет?
– Ильгиза Зайниева в ТЮЗ вы пригласили?
– Да, еще три года назад я его звал к себе, но тогда он, к сожалению, не смог. Это, мне кажется, очень ценное приобретение для нашего театра. Он творческий, пишущий, много ставящий.
– Вы поместитесь там вдвоем?
– Там у меня еще одна ставка есть режиссерская.
– Ильгиз не этнический творец, он больше социальный.
– Все равно в нем живет этническое видение мира. Он бывает разным, это тоже его очень большое достоинство. Фарид Рафкатович (Бикчантаев, педагог Зайниева. – Ред.) его очень хорошо на курсе натаскал, он знает очень хорошо и мировую драматургию, и татарскую драматургию.
– Вы не жалеете, что приехали в Казань? Не хочется где-то себя еще попробовать?
– Нет, я не жалею. Поработав в разных театрах, я захотел создать что-то свое. В новом театре актеры незнакомые, только узнаешь их возможности, глубинные проработки невозможно сделать. Для глубины нужно открыться, расслабиться человеку и чтобы ты ему доверял. А если ты человека первый раз видишь, как ты можешь ему довериться до такой степени, чтобы рассказать ему что-то сокровенное, что тебя действительно трогает.
Все обычно вначале пытаются понравиться друг другу, и режиссер – артисту, и артист – режиссеру. И там нет искренних взаимоотношений. А когда ты работаешь в одном месте, уже есть ощущение некого доверительного отношения.
– А какой зритель ТЮЗа? Что ему нужно?
– Наверное, с моим приходом зрители ТЮЗа потихоньку меняются. То есть приходят другие люди. Мне очень радостно, что я чаще начал видеть молодежь там. Студенты приходят, и им интересно. «Маленький принц» – довольно серьезное произведение, в основном – слова, нет острой завязки, развития сюжета, но при этом людям интересно. То есть мы по пять-шесть раз играем спектакль на полные залы. С одной стороны, «Маленький принц» страдает своей несценичностью, там нет антигероя, яркого конфликта, нет острых событий, он просто ходит, созерцает и изучает мир, попадая на другие планеты, ни с кем не ссорится, нет каких-то неудобных моментов, что свойственно хорошей драматургии. Но при этом зрителям интересно, они чувствуют смысловую и философскую нагрузку самого произведения, и это им нравится. Если не ошибаюсь, на конец октября билетов уже не осталось.
Оставляйте реакции
Почему это важно?
Нет комментариев-