— Дарья Сергеевна, здравствуйте.
— Здравствуйте.
— Спасибо, что нашли время поговорить, может быть, на одну из самых актуальных сейчас тем, которая широко обсуждается в обществе, особенно после недавних событий. Сначала я бы хотел, чтобы вы рассказали о центре «Росток»: какую психологическую помощь вы оказываете подросткам и как в Татарстане выстроена система оказания психологической помощи?
— Спасибо за интерес, Андрей Владимирович. Центру, на самом деле, уже 25 лет. Работаем мы и с детьми от 0 до 18 лет, и с их родителями, и с педагогами. Более того, на центр приказом Министерства образования возложена функция методического сопровождения психологических служб в системе образования — их у нас 25 по всей республике. Это и психологические центры в крупных городах — Набережных Челнах, Елабуге, и психологические службы в муниципальных районах.
Обращаются к нам и родители, которые сталкиваются с какими-то трудностями либо в детско-родительских отношениях, либо у ребенка возникают трудности в дошкольном образовательном учреждении, в школе конфликты, плохо усваивает программу, не могут справиться с поведением. Иногда школы отправляют, иногда приходят на консультацию сами психологи — эта тенденция очень радует, она наметилась последние три года. Когда педагог приходит к психологу за консультацией, чтобы разрешить, например, конфликтную ситуацию либо с ребенком, либо с родителем.
— Это тот психолог, который непосредственно в школе работает?
— Они приходят к нашим психологам, иногда приходят школьные психологи, тоже за консультацией в трудных ситуациях, и это тоже очень радует. Мы оказываем и консультирование, и коррекционную работу с детьми, и длительное сопровождение психологическое, в том числе и всей семьи. Потому что мы понимаем, что проблема ребенка очень часто коренится либо в физиологических причинах, тогда мы перенаправляем к медикам, либо все-таки в какой-то семейной дисфункции — тогда мы стараемся привлекать родителей к этой работе.
— «Росток» — это государственное учреждение?
— Да. По сопровождению в целом образовательного процесса, по поддержанию психологического здоровья и детей, и в том числе всех участников образовательного процесса. Наши психологи выходят и на педагогические советы — по запросам школ, на родительские собрания — по запросам школ. Мы не концентрируем свою работу только в рамках центра, мы стараемся расширенно работать.
— Какая у вас миссия? Есть такое модное слово.
— Я расцениваю нашу миссию — помочь всем участникам образовательного процесса, и детям, и родителям, и педагогам, сделать взросление наших детей психологически максимально комфортным.
— Классно. Старшее поколение в свое время воспринимало только слово «псих» и думало, что психология напрямую связана с лечебницами. Какое у современных подростков отношение к психологам?
— Очень хороший вопрос, потому что отношение к психологам сейчас действительно очень сильно зависит от возраста. Чем моложе, тем спокойнее воспринимают слово «психолог» и понимают разницу между психологом и психиатром. Старшему поколению нам приходится иногда на пальцах разъяснять, чем отличается психолог от психиатра, чем он занимается, как он может помочь, что к психологу ходят здоровые люди, у любого здорового человека рано или поздно возникают трудности и психолог — это человек, который поможет с этим разобраться.
Есть такая тенденция. Молодежь идет легче, правда. У нас есть случаи, когда подростки уговаривают родителя отвести их к психологу.
— Например, в Америке психологи очень востребованы. Там есть культура обращения к человеку, который поможет тебе справиться со своими эмоциями. Почему у нас такого нет? А что старшему поколению заменяло психологов?
— Я думаю, что это скорее связано с тем, что в Соединенных Штатах уже много-много лет личность, индивидуализм всегда были на слуху, на виду и в принципе в почете.
— В приоритете, скажем так.
— В приоритете, все верно. А мы с вами много лет находились в идеологии, когда «Я — последняя буква алфавита», когда всё для страны, для государства, когда коллективизация. И тогда мы действительно очень мало внимания уделяли личности.
Давайте вспоминать, как решались наши проблемы. Пионер провинился — пошел на пионерское собрание. Комсомолец тем паче.
— Там тебя психологически прочистили…
— Прочистили — и вперед.
— Есть такая гениальная фраза: сегодня не личное главное, а сводки рабочего дня. Помните?
— Вот, именно так. А сейчас мы все-таки опять переходим к личности, обращаем на нее внимание. На мой взгляд, это хорошо.
— А как вы начинаете работать с детьми? Приводят родители, направляет школа, инспекция по делам несовершеннолетних? Сколько примерно подростков через вас проходит в год?
— В том году мы не смогли много принять по всем известным причинам, но перестраивались достаточно динамично на удаленную работу. В среднем проходит от 300 до 500 детей, из них подростков, среднестатистически, это всегда 30%. Плюс есть подростки, к которым мы выезжаем в образовательные организации, там 500-600 в год, это уже тренинговая работа.
Подростки — это треть от всех обратившихся, и две трети — это дети, соответственно, с родителями, дошкольного либо младшего школьного возраста, либо ранний возраст — от 0 до 3 лет. В любом случае, работа начинается с первичной консультации.
— До 3 лет?
— Сейчас в республике есть классная программа «Ранняя помощь»: когда мы только-только начинаем подозревать у ребенка риск задержки развития, мы уже его берем на диагностику. Например, если он поздно начинает говорить, хуже остальных ползает, как-то не очень контактирует со сверстниками, чаще других пугается. Чем раньше эти малейшие проявления мы заметим — тем лучше.
— Вы же во все детские сады не попадаете, как к вам попадают дети?
— Либо родители, причем молодые родители сейчас стали сильно чаще обращаться — еще проблемы нет, но на всякий случай давайте проведем диагностику, — с удовольствием, прекрасно. Либо педагоги обращают внимание и говорят: «Уважаемые родители, есть такая возможность».
— У вас платные или бесплатные консультации?
— У нас первичная консультация бесплатная всегда, «Ранняя помощь» от 0 до 3 лет бесплатная всегда, она в целом по всей России бесплатная. У нас есть категория детей, которых мы берем всегда бесплатно, — это суицидальные попытки и суицидальные мысли или дети, направленные с ПДН и с КДН. Есть еще у нас дети-инвалиды, дети из многодетных семей, плюс есть спектр платных услуг, естественно, никуда мы от них не денемся.
— Давайте перейдем к цифрам. Сколько в прошлом году вы приняли детей? Вы сказали, что треть — это 500-600, получается, что полторы-две тысячи в целом?
— Если все службы считать, то в таком охвате да. Но нужно понимать, что где-то индивидуальная работа, а где-то групповая. В это число входит, например, тренинговая работа с классом на сплочение коллектива — вот 30 человек, тренинг отработали, они охвачены. Более того, когда психолог выходит работать на этот тренинг, он заодно обращает внимание на тех детей, которые, на наш взгляд, заслуживают индивидуальной работы. Проблема в том, что не всегда родители дают согласие на такую работу. По закону мы должны брать письменное согласие от родителей на работу с психологом — некоторые родители пугаются. Кто-то не доверяет, кто-то говорит, что сами справятся и все у них хорошо, но нет, не хорошо.
— Что-то их пугает?
— Разные есть варианты: «в мозги залезут», клеймо повесят, ювенальщикам передадут.
— Развейте сомнение: если ребенок к вам на консультацию попадает, у него где-то в личном деле это отражается? Потому что я понимаю боязнь: если ты попал на Сеченова — тебе уже в твою больничную книгу ставят штамп «обращался».
— Если ребенок попадает к психологу — эта информация нигде не отображена. Более того, психолог этическим кодексом связан обязательством о сохранении конфиденциальности.
— Этическим только или уголовным тоже?
— Вот пока что этическим. Нет у нас пока закона в стране о психологической помощи. На эту тему ведутся уже очень долгие дебаты на федеральном уровне — пока мы к этому не пришли.
— Психолога могут заставить на суде быть свидетелем и разглашать некие факты?
— Суд и прокуратура в ситуации, если идет расследование уголовного дела, — тогда безусловно мы обязаны будем предоставить сведения. Такое крайне редко бывает — за всю практику моей работы у нас был один запрос от суда с просьбой. Более того, они просто спрашивали, был у нас такой ребенок на сопровождении или нет. Другой информации не запрашивали.
— На Западе вы могли бы не отвечать?
— Насколько я знаю, в ряде стран в случае уголовного дела все равно психологи приглашаются.
— Как можно понять, что с ребенком не все хорошо? Каким образом можно узнать, что он жертва преступления или жертва буллинга, подвергается насилию в семье, это же на лбу не написано. Кто за этим смотрит? И чем занимается школьный психолог: он сидит у себя в кабинете и начинает работу, если к нему педагоги подходят, дети, или он ходит по классам и смотрит, ребята сдают тесты?
— Давайте начнем с идеальной картинки, с того, как должно быть. Фактически школьный психолог — это такой универсал, который и знает детей, и следит за психологической безопасностью образовательного процесса, и проводит диагностику обучающихся, и проводит консультирование, в том числе родителей и педагогов, и проводит индивидуальную групповую работу с классом.
Психолог как любой человек, как мы с вами: если я люблю свою работу, если она для меня имеет значение, то я буду ходить по коридорам — я знаю таких психологов, которые в школе на полторы тысячи детей знают каждого ребенка по имени. Ходят на уроки, просто выходят в коридоры, общаются с детьми, приглашают к себе в кабинет на чашку чая, действительно проводят диагностику, действительно выходят на родительские собрания, тестируют.
Но опять мы упираемся в ситуацию, когда у меня как у школьного психолога обязательно в папке, в сейфе должно быть согласие от родителей на эту работу. Естественно, есть и те, кто сидит в кабинетах, к нашему большому сожалению. Есть ситуации, когда школьные психологи в тесном тандеме работают с классным руководителем, для меня это как бальзам на душу. Это же очевидно, что тогда ребенок находится в среде, где про него думают, где ему хотят помочь и где для него правда хотят создать комфортные условия.
— От классных руководителей многое зависит?
— Многое зависит от администрации школы, на самом деле. Потому что если администрация школы поддержит: у психолога должен быть кабинет, у психолога должны быть условия, то место, куда ребенок может прийти и чувствовать себя безопасно. Например, поругался он с Марь Ивановной сейчас на физике, ему сейчас прям плохо — должно быть такое место. К сожалению, не во всех школах администрация эти условия обеспечивает. Но, опять же, радуюсь тому, что с каждым годом становится все лучше и лучше.
— KPI какой-то есть у психолога? Или за что его ругают? Если в школе происшествие, не дай бог суицид, — он несет ответственность?
— Если не дай бог в школе суицид, естественно, первый, кого проверяют, — это школьный психолог. У него есть пакет документов, который должен быть сформирован: группа риска, диагностика детей, первая и пятая адаптация классов, журнал учета видов работ, где он отражает, правда он работал с ребенком или сидит он там у себя в кабинете, отсиживает свои 36 часов. Есть определенные стандарты, которые он должен выполнять. И да, безусловно, в ситуации, когда не дай бог что-то происходит, это проверяется.
— А какая зарплата?
— Хороший вопрос. Это очень грустная история, на самом деле, потому что у нас ведь есть еще частная практика у людей. Я, например, к тем психологам, которые остаются в школе и правда делают свою работу, правда хорошо, постоянно чему-то учатся, отношусь с огромным уважением. Потому что зарплата школьного психолога на ставку составляет порядка 15-16-17 тысяч.
— 36 часов в неделю он должен пробыть в школе?
— 36 часов в неделю, из них 18 часов практической работы, это, грубо говоря, 7 и 2, если там пятидневка у него. А 18 часов методической работы — подготовка к консультации, подготовка к диагностике, обработка бланков диагностики. Если он на ставке и все свои 36 часов, то, грубо говоря, с 9.00 до 17.00 он в школе. Вот за такие деньги.
— Полный рабочий день за 15 тысяч в месяц?
— В частной практике самый начинающий психолог берет в час тысячу рублей. Почувствуйте разницу. Это очень болевая точка. Действительно, хочется, чтобы у нас в школах работали сильные специалисты, но пока вот так. Пока на энтузиазме. Но либо люди совмещают.
— Случаи суицида — ЧП огромного масштаба. Не только в масштабах школы, но и в масштабах города и республики. В 2020 году или, может быть, в 2019-м какая статистика по республике?
— Статистика, слава богу, чуть-чуть получше, чем пять лет назад. Остается она в пределах средних цифр по стране. Мы, слава богу, боюсь я всегда такие вещи говорить, не в первой десятке. Удивляет тот факт, что, как правило, это дети из условно благополучных семей. У нас есть стереотип в обществе, что если ребенок совершил суицид, значит, его дома там били, родители пили и вообще он был двоечник, — нет.
Это дети обычно, про которых потом приходит характеристика, что он был активист, что он с удовольствием принимал участие в школьных мероприятиях, пользовался авторитетом у одноклассников, например, не вступал в конфликт с учителями. И для нас каждый раз это большая трагедия. Правда.
— И не был на учете у психолога?
— Не был на учете у психолога, не был на учете психиатра. Не замечен.
— И сколько таких детей, которые пытались и которые покончили жизнь самоубийством в 2020 году?
— По попыткам у нас статистики нет, потому что, как правило, дети после попыток попадают в учреждения здравоохранения и наблюдаются медицинскими психологами, которые работают в учреждениях здравоохранения, и нам эта информация не передается, остается закрытой.
По завершенным суицидам, я боюсь сейчас соврать, 11, по-моему, за 2020 год. Один у нас есть уже сейчас в 2021 году.
— Вы имеете в виду одиннадцатиклассника из 122-й школы?
— Да.
— Это страшный случай. Как раз говорящий о том, что парень был из благополучной семьи, очень активный, никто даже подумать не мог. Как такое могло произойти?
— Как так… Скажу очень неутешительную фразу: во-первых, никто от этого точно не застрахован, как бы нам ни хотелось быть уверенными, что «со мной это точно не произойдет». К сожалению, сейчас психиатры говорят в целом о тенденции сильного роста депрессивных состояний и в том числе говорят про рост скрытых депрессий у подростков. И тогда наша задача и родителей, и взрослых, которые находятся рядом, — обращать внимание на микроизменения в ребенке. Был веселый — замкнулся. Или был спокойный — стал какой-то очень уж веселый. Плохо ест или, наоборот, много ест.
— Но это же подросток, их в этом возрасте колбасит — от истерики до смеха минута пройти может.
— Я всегда говорю: быть родителем подростка — героизм, искусство, работа. И еще нужно на себя обращать внимание, потому что чем я устойчивее, тем я больше ресурсов имею для поддержки своего ребенка.
— Но если у него гормоны заиграли — я же не могу при каждой игре гормонов вести его к психологу. Что делать?
— Нет. Банальный совет — разговаривать, но мы разговариваем очень интересно с детьми. Среднестатистически, когда начинаешь с родителем беседовать или с подростком, как мы разговариваем: что получил, что поел, до свидания или начинаем им рассказывать свою точку зрения. А им нужно, чтобы мы их слушали. Закрыли рот и слушали. И даже если он несет, на наш взгляд, какую-то ересь и мы с этой точкой зрения категорически не согласны, моя задача как взрослого — удержаться и дать ему договорить. И говорить с ним аргументированно, потому что современные подростки, на самом деле, потрясающие. Они очень вдумчивые, они гораздо более свободные, чем мы с вами, у них есть своя точка зрения и они очень хотят, чтобы эту точку зрения как минимум услышали.
— Вы говорите об азах психологии: говорить, слушать.
— Об этом говорят, но как-то, к сожалению, мы не всегда это делаем. Но ребенок всегда должен знать, что я его люблю. Всегда. Отличник, двоечник, нахулиганил, в школе наругали, проблемы с кем-то — он должен знать, что я его люблю.
Я ему говорю: «Я тебя люблю, мой друг, очень сильно, и именно поэтому я очень переживаю за твою учебу, потому что...» и объясняю, почему. Потому что подростку свойственно жить здесь и сейчас и очень гипотетически рассуждать о своем будущем. Наши классические страшилки «дворником будешь» им совсем не понятны. И тогда я его ругаю не как личность, а я не одобряю какой-то конкретный поступок.
— Где родителям сейчас научиться диалогу с современными детьми?
— Всегда родитель может прийти к тому же самому психологу на консультацию. У нас в центре уже второй год в рамках проекта «Мы вместе» бесплатные консультации только для родителей. По любым вопросам: воспитания, образования, конфликты с детьми, диалоги с детьми, развитие детей.
— Вы даете некий алгоритм?
— Мы сидим и рассказываем, как бы здорово было и как можно договориться. Как говорить так, чтобы ребенок услышал и не закрылся. Потому что подростковый возраст — это минное поле.
— Какие сейчас движения несут угрозу подросткам? Несколько лет назад была на слуху игра под названием «Синий кит», когда детей принуждали и по сути доводили до самоубийства. Что сейчас создает проблему?
— Сейчас нас настораживают группы с деструктивным содержанием в интернете. Они делятся на разные категории: депрессивно-суицидальные группы, которые содержат весь контент вплоть до того, что описываются способы суицидов. Это отдельно группы, которые поддерживают движение АУЕ (организация, запрещенная на территории России, — прим. Т-и), тоже у всех у нас на слуху. Отдельно это группы, которые поддерживают всякие агрессивные тенденции наподобие скулшутинга. И есть группы околофутбольных фанатов — агрессивные товарищи, которые выходят подраться.
— А националистические?
— Националистических как будто сейчас поменьше. Либо они маскируются в околофутбольные. Их меньше. Больше депрессивно-суицидальных и агрессивных.
— Там же привлечены достаточно мощные силы правоохранительных органов, и у них есть законом предусмотренные механизмы. Или эти группы мигрируют — их закрывают, и они тут же открываются?
— Они мигрируют, их открывают-закрывают. Если мы говорим про защиту наших детей, то это значит, что я сама должна быть активным пользователем сетей, в которых есть мой ребенок. Я должна честно с ним говорить об этом — если ребенок приходит и рассказывает что-то про депрессивно-суицидальный или агрессивный контент или вдруг начинает что-то рассказывать про идеологию того же самого национализма, моя задача как родителя не испугаться внешне, а обсудить с ним это. Чем интересно? Почему интересно? Потому что, с одной стороны, это очень пугающая история, а с другой стороны — это потрясающий инструмент понять своего ребенка и через диалог понять, как его оттуда вывезти. Потому что вовлечение ребенка в любое деструктивное поведение — это такая борьба двух факторов: факторов риска и факторов защиты. Даже дети, у которых по всем тестам факторы риска достаточно высоки, это дети, которые легко поддаются влиянию, дети, которым важно мнение референтной группы, это ровесники и никогда не родители, дети, которые плохо владеют границами и не умеют говорить «нет», или дети с повышенной тревожностью.
При этом, если вдруг у него все эти шкалы высоки и мы можем предположить, что он в группе риска, но при этом у него высоки шкалы по факторам защиты, тогда, скорее всего, мы выйдем в норму.
— Но можно понять, что он чего-то нахватался — стал одеваться по-другому, какие-то фишки, стрижка. Можно же по внешнему виду понять?
— Стал использовать сленговые слова. Я всегда говорю — давайте учить подростковый сленг.
— Вы владеете подростковым сленгом?
— Я если слышу, что мои дети какие-то фразы употребили, я либо у них спрашиваю, что это значит, либо иду и «гуглю», что же это такое.
— Самое «прикольное» слово, которое вы услышали за последнее время?
— Самое «прикольное» слово — «шеймиться», я поняла сразу, это от английского shame (стыд, — прим. Т-и). «Шеймиться» — это стыдиться. Из того, что мне было непонятно, — «шиппериться». Это значит встречаться. Поэтому «гуглим».
— То есть вы сможете с подростками на их языке общаться?
— Мне если не понятно, я честно говорю — объясняй. Они так это любят, когда им честно признаешься, что не понимаешь, о чем они. Недавно исследование коллеги проводили, возрастная категория от школьников до студентов: «Что ты больше всего ненавидишь в людях?» Там есть отличающиеся ответы, но есть один ответ, который все возрастные группы дали: вранье.
И был другой вопрос: «За что ты больше всего уважаешь людей?» Тоже был один общий ответ — честность. Они вправду очень это любят. Поэтому не знаешь — спроси.
— Это не подростковый максимализм, а какая-то тенденция времени?
— Я думаю, что это в принципе их потребность и возрастная, и действительно тенденция времени, когда они, с одной стороны, становятся индивидуалистами, с другой стороны, обрастают границами, когда им вправду важно видеть перед собой человека, про которого он думает, что он честный. Ему не так страшно в контакт вступать.
— Мы сейчас столкнулись с беспрецедентным явлением — воздействием на детей и подростков через относительно новую сеть TikTok с целью привлечения их к протестным акциям. Часть подростков вышла на акции, но в чем, на ваш взгляд, причина и как удалось завлечь несовершеннолетних к протестной повестке? Понимают ли они, куда идут, или это выплеск энергии?
— Из тех, с кем мне удалось пообщаться на эту тему, а это были молодые люди от 14 до 20 лет, выделяется пока три группы. Те, которые постарше, которые уже студенты, они понимают, куда они идут. Но при этом они идут со своей идеей, не с той, с которой их привлекают, — «За Навального выходи, за свободу» — нет. Они идут вообще с идеей, что «я гражданин этой страны, я хочу, чтобы меня услышали». Опять эта история — «я хочу, чтобы меня услышали». И «мне врут, и поэтому я сейчас пойду, и дайте мне правды».
Другая категория из серии, тоже модное слово, «хайп» — «все побежали, и я побежал, сторис залил, я молодец». Они тогда правда не очень понимают, что происходит. Для них это точно не какая-то личностная позиция, это «прикольно».
А еще есть третья категория, мы ее создали сами, — это дети, которым начали запрещать. Которым сказали: «Ты сядь, не дай бог я тебя там увижу». Они вообще не собирались — они пошли назло. Подростковая любимая история — назло.
— Вам не кажется, что есть проблема, что мы с нашими детьми сейчас смотрим разные СМИ? Разные окна в этот мир. Они смотрят в окно телефона — соцсети, сайты, группы, а мы — старшее поколение — смотрим телевизор, слушаем радио, читаем газеты. Там же совершенно всё по-другому, это два разных мира.
— Давайте меняться?
— Каким образом?
— Я подписана на ряд классных каналов в «Телеграме» — я своим просто скидываю, например, информацию, которую, как мне кажется, будет интересно обсудить. Опять же, на волне всей истории с 23 января, когда все начали ломать копья, я, например, стала скидывать своим статьи про то, какую историческую литературу стоит почитать, чтобы действительно составить свое мнение на эту тему, а не бежать за тиктокерами или потому что «мамка так сказала, я буду думать так». Телевизор вместе посмотрите.
— Они не слышат аргументы второй стороны.
— Они не слышат другую точку зрения, зато слышат этих товарищей из «Тик-Тока», а я зато еще TikTok поставила — тоже стала смотреть.
— Выход в том, чтобы донести до них эту точку зрения или с ней в TikTok пойти? Но она же не подходит под формат.
— В TikTok мы с ней точно не зайдем — с трудом представляю, как мы будем снимать эти короткие ролики. Для меня выход в том, чтобы, во-первых, самим начать рассуждать. Эта привычка — думать, если она есть в семье, тогда и ребенку проще предложить вариант: «Слушай, давай посмотрим Первый канал и вместе подумаем». Потому что я пока что не вижу в TikTok инструмент для нашего, взрослого мнения.
— Как нам донести нашу точку зрения, если они не слышат?
— Я думаю, что нам нужно искать молодых, активных ребят, которые действительно в состоянии говорить на своем молодом, активном языке на тех площадках, на которых находятся наши дети. Посредник между совсем взрослым миром и миром подростков. Например, старшее студенчество.
— Есть ли способы уберечь детей от этого? Может быть, совместный выход на лыжах? 23 января подросткам просто поставили занятия с 11.00 до 15.00 и загнали всех. Они же тоже чувствуют, что это неправда. И, соответственно, что это запрет, а значит, они будут делать назло.
— Совместный выход на лыжах хорош в том случае, когда я это делаю всегда. Они же не дураки, могут два и два сложить — сроду на лыжах никуда не таскали, а тут вдруг на лыжи повели. Единственное, мы можем это использовать, чтобы потом внедрить.
На мой взгляд, главный инструмент — честность. Родителя перед самим собой: «Я правда в контакте со своим ребенком или я делаю вид, что я в контакте?»
— Или «я испугался чего-то и поэтому сейчас делаю это»?
— Я могу испугаться, но тогда я сама себе честно должна сказать: я сейчас боюсь. И тогда я действую из страха, но даже когда я честно себе признаюсь, что я действую из страха, у меня немного аналитика включается.
— Честно говорить, что «мне страшно и поэтому мы сейчас сделаем так»?
— Подростки очень хорошо считывают всё, что происходит с нами. Они иногда даже назвать это не могут по имени, но вот чувствуют, что что-то не то.
— Поговорим о «бандитской культуре». События в Набережных Челнах и в Зеленодольске нас убедили в том, что это всё возрождается. Бандитская культура опять входит в подростковую среду. Сталкиваетесь ли вы с таким?
— В нашей практике были три подростка — участника группировок. Современных. Привели их во всех трех случаях родители. Но — важный момент — во всех трех случаях им удалось договориться и прийти, потому что они не очень-то и хотели, им это не очень-то и нужно. Из того, что мы увидели на практике: это дети, которым точно нужна была помощь в формировании критического мышления, потому что этого не было. Это дети, которым точно нужна была своя «стая».
— То есть там присутствует «стадная психология»?
— Это нормальная история для подростка, когда ему нужно найти референтную группу. Группу подростков, которым он доверяет, с которыми он на одной волне. И если этот ребенок, мы вернемся к факторам риска, боится сказать «нет», и если он подвержен влиянию социального окружения, то есть риск, что его туда вовлекут. Потому что, с одной стороны, там он себя чувствует защищенным, с другой стороны, он там чувствует себя сильнее, он думает, что за ним банда, и плюс он еще и принят.
— Тогда родителям следует самим искать ту «стаю», в которую стоит ребенка определить?
— Искать стаю — разбираться, почему у моего ребенка такие трудности с границами. Если я сама не стучусь к своему ребенку в комнату, а вламываюсь туда, с чего вдруг он будет думать, что другие должны это делать? И тогда он пойдет туда, куда его повели, к сожалению. Плюс для них сейчас история с социальным расслоением, когда они смотрят в интернете и им кажется, что у всех всё хорошо, а у них всё плохо, — это тоже имеет значение. Тогда полезно находить статьи, например, как китайская блогер в Instagram два года показывала свою шикарную жизнь, а потом выяснилось, что всё совсем не так. Показывать вторую сторону медали. Я не могу это при всем желании назвать спасением, но шансом.
— Сейчас на Западе много разговоров о толерантности, когда не ясно, кто мама, а кто папа. Соответствующие законы, трансгендеры. Наши подростки как к этому относятся?
— Они очень интересно относятся. У нас сейчас очень сильно развивается в подростковой среде идея феминизма. Они становятся лояльными к любым отклонениям от того, что мы считаем нормой. Но вот что интересно — они при этом очень трезво смотрят на это. Вот этот наш взрослый страх, что если у моего сына друг гей, то он станет геем, — нет.
— У более взрослого поколения даже какой-то намек на нетрадиционную ориентацию вызывает жесткое неприятие, и человек действительно становился изгоем.
— Он становился изгоем, сейчас они изгоями не становятся, более того — благодаря особенности, когда подростки и молодежь начинают больше размышлять о том, что происходит, у них появляется вариативность. Стало модным быть волонтером, стало модным заниматься спортом, стало модным вести здоровый образ жизни. У них появляется выбор, и они правда начинают думать. Хочу — нет, не хочу, но при этом я тебя осуждать за это не буду. Они более трезво на это смотрят.
— Эта терпимость — влияние роликов, которые они смотрят, или их кумиров? Что создает терпимость к тем вещам, к которым наше поколение было нетерпимым?
— Я думаю, что там несколько факторов. Это и мировые средства информации, которые везде говорят, что это теперь норма. Индивидуализм, когда они говорят: «Я — это я, ты — это ты. Я в порядке, ты в порядке до тех пор, пока мои границы не нарушаешь». Совокупность факторов, я не могу сказать, что что-то одно.
— Стоит ли родителям бороться с этим?
— Я думаю, что не бороться, а аргументированно объяснять свою точку зрения. Потому что в борьбе кто-то один победит, а я же хочу, чтобы меня услышали, почему для меня это не норма. Но гарантии, что услышат, нет.
— Если у родителя и ребенка диаметрально противоположные точки зрения — стоит не поднимать эту тему на семейных ужинах?
— Поднимать, но помнить, что вы старше, у вас больше жизненного опыта, и превращать это не в спор, а в дискуссию. Тогда моя задача первой остановиться. А еще параллельно на своем примере показать, как люди выходят из таких ситуаций.
— Какой бы вы дали самый главный совет психолога родителям?
— Быть честными с детьми и с собой. И честно смотреть на проблемы. Если у меня болит зуб, я иду к стоматологу. Если у меня конфликт — давайте я лучше схожу к психологу и попробую что-нибудь с этим сделать. Более того, иногда родители звонят и говорят, что у них конфликт, что ребенок отбился от рук, он не идет, что делать? Приходите сами. Потому что семья — это тоже система: меняется одно звено, и начинаются изменения во всей системе.
— Родители без подростка могут к вам прийти?
— Могут. И просто элементарно получить поддержку. Потому что быть родителем правда тяжело.
— Спасибо вам огромное, у вас безумно интересная работа. Жизнь меняется очень быстро, нам всем нужна устойчивость и чтобы у наших детей были «антитела» к этим «вирусам», которые проникают в общество и грозятся разрушить его. Чтобы наше общество было спокойным, мирным — это я хотел бы пожелать.
— Взаимно. И вам спасибо за интересную тему.
Нет комментариев-