«Вы говорите: “Вас часто критикуют”. Это замечательная фраза, термин сегодняшних информационных технологий. Допустим, одно-единственное СМИ написало критическую статью, вторую, третью, десяток. Потом сами же говорят: “Театр давно критикуют по этому вопросу”. Понимаете, в чем дело? Это обычная технология», – утверждает руководитель театра оперы и балеты им. М. Джалиля. Впервые за много лет Рауфаль Мухаметзянов дал большое интервью Андрею Кузьмину для «Татар-информ», в котором рассказал о реакции на критические отзывы, переходе «Узгэреш Жиле» на английский язык и нововведениях в стиле модерн XXXI Нуриевского фестиваля.
Все основные шедевры и немного эксперимента от Бориса Эйфмана на XXXI Нуриевском фестивале
Хотелось бы начать с грядущего фестиваля классического балета имени Рудольфа Нуриева, открытие которого намечено на 10 мая. Он назван юбилейным, хотя, строго говоря, по счету он 31-й. К чему такие разночтения?
— А потому, что день рождения Рудольфа Хамитовича Нуриева – 80-летие – отмечается именно в этом году. В марте ему исполнилось бы 80 лет. Действительно парадоксально: в 1992 году мы и предположить не могли, что через полгода этого человека не станет. Были налажены настолько насыщенные контакты с такой масштабной фигурой в мире хореографии, вы знаете, мы строили совместные проекты, он успел проникнуться, поверить в это, хотя был очень недоверчивым человеком. Все это было, конечно. Мы понимали, что он серьезно болен, но не могли и подумать, что это произойдет так быстро. Уход Нуриева стал серьезным ударом по всем нам. Эта замечательная личность получила такой масштаб! Я не являюсь крайним правым национальным, но среди татар этот человек получил наибольшую всемирную славу.
Фестиваль, как вы считаете, лучшая память о нем?
— Конечно, безусловно. Судьба распорядилась так, что он оказался у истоков всего. К тому моменту у нас уже был опыт проведения фестивалей классического балета, существовал фестиваль Шаляпина, и, естественно, у нас был какой-то базис. Когда мы поговорили об этом с ним, он поверил в это дело и согласился на эту акцию. Сколько это (Нуриевский фестиваль. – Прим. ред.) будет продолжаться, я не могу сказать, но то, что сегодня в нашей России и за рубежом интерес публики неподдельный и громадный, это является фактом.
Приоткройте занавесу, расскажите, какие новшества, какие фишки ждут зрителя на Нуриевском фестивале в этом году?
— Во-первых, в этом году исполняется 200 лет Петипа (французский балетмейстер Мариус Петипа, посвятивший многие годы русскому балету. – Прим. ред.). Петипа – это выдающийся хореограф, наследие которого сегодня зафиксировано во всем мире. Эти балеты до сих пор все живы, в полном здравии эта хореография, и я вам скажу, очень тяжело, образно говоря, потеснить эту хореографию в классических романтических спектаклях. Поэтому, естественно, направление нашего балета – это классический, романтический балет. В этом сезоне Нуриевского мы не могли пройти мимо этого. Мы открываем фестиваль спектаклем «Баядерка», хореографией Петипа. В программе – все основные шедевры: «Лебединое озеро», «Дон Кихот». В них будут танцевать наши замечательные артисты и представители других стран: Америки, Кубы, Германии, стран СНГ. Естественно, в равном соотношении с классическим наследием мы покажем наши спектакли XX века: это «Ромео и Джульетта» Прокофьева и наш национальный балет «Шурале».
Более современные постановки оперного театра отличаются наличием авторского взгляда, использованием современной хореографии?
— Около 3–4 лет назад мы взяли за правило каждый год приглашать представителей лучших образцов современной хореографии. В этом году мои слова подтверждает коллектив Бориса Эйфмана. С ним нас связывают очень прочные контакты, очень доверительные. Они дорожат нашими отношениями, мы находимся в тесном контакте с Борисом Эйфманом, поэтому на нашей площадке не происходит каких-то второстепенных представлений, всегда только премьерные спектакли. В данном случае, на Нуриевском фестивале будет показан спектакль Бориса Эйфмана «Чайковский» (16 и 17 мая. – Прим. ред.). В дальнейшем мы будем продолжать подобную практику, потому что это флагманы современной хореографии.
Второй коллектив, который тоже экспериментирует с современной хореографией, – это очень серьезная труппа театра Станиславского. Коллектив показывает спектакли именитых хореографов мира, экспериментальные работы. Там есть «Лифарь», там есть и «Килиан», поэтому по классу это очень сильный коллектив (речь идет о трех одноактных балетах «Лифарь. Килиан. Форсайт», премьера которых в 2017 году состоялась в Музыкальном театре Станиславского и Немировича-Данченко. – Прим. ред.). Причем он сегодня входит в тройку лидеров среди коллективов в масштабах России. Они также с большим уважением относятся к нашему театру, потому что имели возможность сравнивать наши постановки, бывали в нашем театре на гастролях в момент реконструкции (22 и 23 мая труппа театра Станиславского представит в Казани три балета: «Сюита в белом», «Маленькая смерть», «Вторая деталь». – Прим. ред.).
Как вам удается приглашать звезд такого уровня? Это статус фестиваля или все-таки больший вес имеют гонорары? Чем вы их привлекаете?
— Это все в комплексе. Я вам скажу – нельзя вытащить кого-то только за счет гонораров. Базис театра должен состоять из фундаментальных спектаклей с добротной музыкальной эстетикой. Если его не существует, то… Это очень дорогой жанр искусства – классический, понимаете? Состояние кордебалета должно быть просто блестящим, музыкальная эстетика должна быть очень высокой. Я уже не говорю про технические современные средства, которые существуют: сценография и весь комплекс трюков, который технически может использоваться на сцене. Одним словом, все в комплексе играет роль. В том числе есть и определенная система гонораров, так же, как и в спорте. Они заранее определены, поэтому (приглашение именитых артистов. – Прим. ред.) – это финансовые возможности театра, которые существуют при поддержке руководства республики.
Как зритель воспринимает новшества и классику? Вы наверняка наблюдаете из-за кулис. Во время каких спектаклей вы более всего ощущали отдачу из зала? Хотя я, конечно, знаю, что билетов на все спектакли Нуриевского фестиваля в кассах уже давно нет.
— Я вам расскажу о своем наблюдении: конечно, классическое искусство, наше направление – более консервативно. Оно существует уже почти 200 лет, хореография сохранилась. И на сегодняшний день оно очень востребовано громадным количеством публики. Несмотря на то что современная хореография – это новое дело, которое зародилось в 20-м столетии, оно имеет свою публику, но тут нельзя сравнивать, это не совсем удобно. Это два разных направления искусства. Более того, здесь уже есть, сформировался какой-то музей. И он все время востребован. Конечно, под словом «музей» я не подразумеваю что-то мертвое, потому что я убежден, что классический язык все время совершенствуется: если вы посмотрите тех солистов, которые танцевали в XX веке, и тех, которые танцуют сейчас, то очень многое поменялось, например технические возможности самого человека.
Современное искусство – это нечто другое. Если мы выступаем за рубежом, то в большей части пытаемся ставить современные спектакли. Но «востребованность публики» все равно возвращается к таким масштабным спектаклям, как «Жизель», «Баядерка», «Дон Кихот», все балеты Чайковского в конце концов. Может быть, и потому, что это очень дорогое искусство. Представьте, для того, чтобы вырастить артиста кордебалета, сколько времени он должен обучаться. Минимальное количество артистов в «Лебедином озере» должно составлять 24 человека. Минимально, даже 24 лебедя хотя бы. На самом деле классический балет – это очень дорогой жанр искусства в части образования, постановок, в части количественного состава труппы и ее костюмирования, декораций, света. И плюс добавьте сюда полномасштабный симфонический оркестр, в котором существует симфонизм. Его не так просто собрать – есть очень жесткие критерии исполнения музыки.
И зритель понимает и чувствует уровень?
— Слово «понимает» я бы не использовал, мы потом возвратимся к этому слову. Это воздействие. Воздействие этого жанра на человека. Воздействие происходит и в опере тоже, просто в жанре балета больше работают два органа – глаза и уши. Глаз – ты видишь па, движение, реальность, декорации и костюмы. Музыка будит все твое воображение за счет человеческого уха, причем второе – гораздо важнее, гораздо сильнее. Обратите внимание – спектакли классического наследия, которые сегодня сохранились, все они все имеют роскошную музыку. Никто еще не отменял мелодию в жизни, понимаете? Несмотря на весь модернизм и различные направления современных ситуаций.
«Собака лает, а караван идет»: о заказе на скверную репутацию и гонке за дешевой славой
Хотелось бы услышать ваши мысли о современных тенденциях и классике… Вас часто и жестко критикуют за некий консерватизм. Консерватизм – это ваша позиция? Воспринимать музыку – это целая культура, которую воспитывают и прививают с детства. Современная молодежь не воспитана на лучших музыкальных, балетных традициях. Как ей воспринимать классическую культуру? Или вы склонны считать, что искусство существует для узкого круга людей?
— Я с вами не соглашусь, вы говорите: «Вас часто критикуют». Это замечательная фраза, термин сегодняшних информационных технологий. Допустим, одно-единственное СМИ написало критическую статью, вторую, третью, десяток. Потом сами (представители этого единственного СМИ. – Прим. ред.) говорят: «Театр давно критикуют по этому вопросу». Понимаете, в чем дело? Это обычная технология. Причем нас на самом деле не могут много критиковать потому, что это (отношения театра со зрителем. – Прим. ред.) строится на восторге, на аплодисментах. И это не регулируется никаким СМИ, понимаете? У каждого есть выбор – у зрителя и у художника, – если ты любишь современную хореографию, иди, пожалуйста, и смотри ее в тех информационных пространствах, которые сегодня существуют. У художника то же самое: если хочешь, иди и прояви себя конкретно в том жанре, где ты себя ощущаешь. Но есть другая категория людей, которая просто декларирует. Она не хочет и не создает. Но таковы сегодня СМИ: всегда нужен какой-то конфликт, и он может возникать просто на пустом месте.
То есть собака лает – караван идет?
— Бесспорно. Мы же стоим. Вот, знаете, у нас я смотрю – люди настолько уверовали, что их мнение должно быть абсолютным, понимаете? И они смотрят и говорят: Андрей, ты этот пиджак сними, это не татарский пиджак. У татар таких пиджаков не носят. Они уверовали и говорят это с полной уверенностью, несут это в себе. Товарищи дорогие мои, здесь целый художественный организм в этом громадном здании, здесь не один Мухаметзянов находится. Здесь громадное количество людей, которые обучались этому делу, которые выступают на сцене, и не только в этом театре. Громадное количество людей сюда пытаются попасть, выступать мечтают. Задайте себе вопрос: почему? Что бы я сейчас ни рассказал, это будет другой жанр. Это разговорный жанр. Приходит к вам режиссер, и он такое вам расскажет про будущий спектакль. И когда он начинает ставить, ты видишь, что ничего общего с его рассказами может и не быть. Потому что разговаривать по поводу тенденций, которые существуют в развитии театра, я предпочитаю, конечно, со специалистами. На самом деле я мало доказываю это и не считаю это необходимым, понимаете?
Кого вы могли бы назвать специалистом, авторитетом? К кому вы прислушиваетесь?
— Есть две категории людей. Первая – это художники, те, кто работает в этом жанре. Вот мы выпускаем спектакль, допустим. Я смотрю, я прислушиваюсь к этому режиссеру, который ставит этот спектакль, к этому дирижеру, который ставит этот спектакль, к этим артистам, которые работают. То есть ко всей фактуре художественной, которая создает спектакль. Моя миссия – создать условия. Есть вторая категория людей, которую я слушаю, – это зритель.
Вы отслеживаете, что происходит в других театрах страны: Пермь, Астрахань, другие наши ведущие театры? Сверяетесь ли, чем они живут и что там происходит?
— Бесспорно. Хотите проверить квалификацию нашего театра? Сравните просто. Съездите в Пермь, Свердловск, Венскую оперу, в Ла Скала, в Большой театр. И тогда можно будет говорить. Только вчера оказался у меня один такой человек, представитель элиты Казани. И он побывал в Венской опере, «Турандот» слушал. И здесь он эту оперу увидел. Он высказал свою точку зрения, говорит: «После того, как я посетил Венскую оперу, я так гордился нашим театром». У него возникли чувства – гордость именно за наш театр. Вообще я могу такого вам нарассказывать, это будет очень интересно, я буду очень интересным рассказчиком. Но думаю, что нужно побывать, оказаться, сходить – тогда мы сможем иметь предмет диалога. Что касается других театров, я вам скажу, что я знаю: у каждого руководителя своя мотивация реализации как руководителя. В одном театре один руководитель, во втором – другой. В одном может быть режиссер, в другом может быть директор, в третьем – дирижер. Но разная мотивация. В каком направлении театр будет развиваться, зависит в большей степени от мотивации.
Какая у вас мотивация?
— Я вам скажу – это ощущение. Я чувствую воздействие музыки, и вот это ощущение является мотивацией. Музыка для меня – основное художественное средство во всем этом громадном здании. Это самое первое. Кто-то вообще высказал: «Есть Всевышний, потом музыка и потом все остальное».
Следуя вашей логике, ваша задача как руководителя – сделать так, чтобы музыка дошла до зрителя?
— Для меня это аксиома: если основное средство работает, то может быть и все остальное. Если этого не существует – всё, конец. Бывает так, что в музыкальном театре ставит один драматический режиссер, затем другой драматический режиссер. И все это мимо. Почему? А мне понятно, почему. У драматических режиссеров основное средство – это слово. И вся драматургия развивается от этой мотивации, а должна развиваться от музыки. Поэтому я с ужасом видел недавно спектакль «Царская невеста» в Берлинской опере. У меня был просто шок. Вы знаете, с такой легкостью люди меняют историческое время, все просто. Ну ничего общего с той литературной основой, на которую композитор создавал музыку. Для чего это делается? Это чистейшей воды пиар. А ты сделай ее в традиции в хорошем смысле слова. Пожалуйста, совершенствуйте, вы можете стилизовать – сегодня громадное количество трюков, технических средств на сцене. У меня даже встает вопрос – а может, вы не можете этого сделать? Я не называю фамилии тех, кто это поставил.
Вы полагаете, что постановщики хотели внести свое имя в авторскую концепцию?
— Более того, я бы назвал это художественным мошенничеством. Громадное количество людей в это вовлечено: режиссеры, за ними СМИ, которые их лоббируют, директоры, которые вносят в эту литературную основу изменения и получают за это авторские (гонорары. – Прим. ред.). И все это возводится в ранг современного искусства. И мне обидно за это. Изменения произошли в последние 60–70 лет. Раньше верховенство дирижеров было бесспорным. А вот в последние 60–70 лет вектор перенесся в сторону режиссеров потому, что они очень ловкие люди. Они быстро работают на информационном поле, быстро реагируют, быстро перемещаются. В этом смысле дирижеры – нет, они более оседлые люди, консервативные, они в музыке находятся. А эти (режиссеры. – Прим. ред.) ловко их используют. И я не случайно высказал это Валерию Гергиеву, мол, Валерий Саныч, ну как могло так произойти?
И автор уже не сможет подать в суд…
— Да! Автора нет! И потом, кто им, этим режиссерам, мешает – создавайте, заказывайте музыку композиторам. Везде этот треугольник конфликта существует, во всех и драматических, и музыкальных пьесах. Создавайте, кто вам мешает! Но зачем же бронетранспортеры с пушками-то в «Аиде» выводить? Это смешно! Ведь многие на это работают и фестивали многие заточены конкретно на это. Потому что их не интересуют добротные традиционные и пользующиеся спросом спектакли. Для них важен сиюминутный всплеск. Проблем для нас нет в том, чтобы поставить завтра же что-то с таким художественным потенциалом на «Золотую маску», поверьте. Мы получали «Маски» за «Лючию», за «Любовь поэта», мы получили государственную премию за «Юсуфа». Вы знаете, никто ведь не отслеживает судьбу этих «Золотых масок», спектаклей – никого не интересует, посещаются ли они вообще, эти спектакли? Если бы у меня было столько же денег, как у Большого театра, я, может, тоже бы экспериментировал. При том что это флагманы – Большой и Маринка, они должны экспериментировать. А что для нас такое «спектакль»? Представляете, это примерно от 10 до 15 миллионов. Это вот так: пару спектаклей выбросил в корзину просто. Мы очень много делали: и авторских, и позднего Верди, и «Фальстаф». Но это все редкие явления. Есть первая линия спектаклей, на которые идет публика и которые поет весь мир. А есть очень элитарные, сугубо для специалистов. У нас нет такого количества средств, чтобы мы могли вот так на один-два спектакля поставить, а потом выкинуть все. Но, еще раз говорю, я могу дискутировать об этом со специалистами, потому что обыватель, человек, который не познал это дело, он не поймет.
Удивительная история о Рауфале Мухаметзянове и Beatles, или Как директор оперного спустился на бренную землю татарской эстрады
Как вы, приверженец традиционной школы, консерватор в каком-то смысле, занялись «Ветром перемен»? Что вас заставило? Это же по большому счету эстрада.
— Это даже не эстрада, я бы сказал. Это шоу-бизнес. Во-первых, вы не знаете, конечно, но в молодости я окончил музыкальную школу. Когда я еще учился, меня серьезно увлекала другая музыка – джазовая. Это период, когда появились The Beatles. То есть произошла такая кардинальная революция. Мы были второй коллектив по популярности в Казани – конная милиция оцепляла Дворец спорта, где шли наши концерты. Поэтому я прошел тип этой музыки, в 60-х годах нас посылали за границу по тем временам несколько раз. Мы играли каждое лето в международном лагере «Волга», обслуживали иностранцев. Это было такое интересное увлечение юности для меня. Потом мы очень много слушали: с одной стороны, джазовая музыка, с другой стороны, появились Beatles, пошло дальше направление. Сейчас в современной музыке столько типов, столько стилей. Мировое пространство уже набрало определенный опыт. Я с этим рос, и сегодня известный мировой пианист Оскар Питерсон для меня является кумиром – я все его собрал, что издано в мире, и в свободное время я могу заниматься его творчеством, мне очень любопытно.
С другой стороны, моя мать являлась первой певицей Государственного ансамбля песни и танца – Разия Тимерханова: она была все первые годы формирования этого ансамбля и репертуара, она была у истоков. На нее писали конкретно. Поэтому я воспитался этой филармонией, и татарские песни для меня, особенно народные, – я вырос с этим.
И в какой-то момент на одном из приемов у президента (главы РТ Рустама Минниханова. – Прим. ред.) президент выразил свою озабоченность примитивностью татарской эстрады. Я высказал свою точку зрения, она у меня просто существовала сама по себе. Я жил с этим, я так устроен – я не сижу в Интернете, но мозг у меня все время работает. Это мое естественное состояние. И я высказал свою позицию. президент послушал меня и говорит: «Вот ты и сделаешь». Человек вынашивал озабоченность, это не спонтанно произошло. То есть Рустам Нургалиевич и явился этим ветром. Для меня это было неожиданностью. Моя жена, конечно, смеется, говорит: «Ты, наверное, недореализовался еще».
Как вы считаете, спустя два года существования фестиваля стал ли «Ветер перемен» некой планкой для татарской эстрады, сумел ли вытянуть ее?
— Процесс необратим, и я вам скажу, почему. Парадоксально, но это так – годами, десятилетиями так складывались обстоятельства, тут нет виновных. Наша татарская песня развивалась как фольклор, как народная песня. Даже современные песни – это все фольклор, потому что в шоу-бизнесе есть определенные требования. Вот этих требований просто не существовало. То есть это стилевые ритмические организации, стилевая форма, это гармонические обороты – не примитивные, которые используются в наших вещах. Отсюда, от стиля идет и другая манера исполнения, то есть звукоизвлечение. И оказалось, что у нас в Татарстане нет шоу-бизнеса. У нас в чистом виде фольклор. Представляете?
У китайцев есть, у казахов есть, у турок есть. У них есть и фольклор, но есть и шоу-бизнес. У нас шоу-бизнеса нет, и я уже сказал, что для этого необходимо. И поэтому мы сейчас подключили все те необходимые вещи для того, чтобы этот шоу-бизнес появился. У нас были в рождении эти вещи: у нас был первый ансамбль «Орфей», который создал Вадим Усманов, который потом стал лауреатом конкурса эстрады в Сочи. И потом все это уходило. Альберт Асадуллин! Даже у Ильхама Шакирова первый ансамбль «Идель» когда появился, они это попробовали, но потом это все тоже ушло. И дальше базировалось все только или на фольклорных инструментах, или на симфоническом оркестре в лучшем случае. Всё. Вот все эти инструментарии, все эти аранжировки, оркестры – все это ушло.
Два баяна?
— Да-да, стали использовать примитивные технические средства, которые используются в шоу-бизнесе для записи, просто для фонограммы.
То есть «Ветер перемен» – это некий сигнал для всех остальных?
— Абсолютно верно. Мы собрали людей, команду, которая работает в этом жанре, – это музыканты, прежде всего. Они очень именитые. У нас супераранжировщик.
Вы чувствуете результат уже сейчас?
— Артиста, я вам скажу, мы не можем родить, суперзвезд каких-то. Они все разнятся – есть просто блестящие среди них, есть менее способные. Блестящие они по природе: возьмите, к примеру, Алину Шарипжанову, я одну только назову. Они слушают другую музыку, все это впитывают в себя, потому что невозможно в шоу-бизнесе работать и не слушать мировых певцов в этом жанре. А недостаток откуда берется? Вот есть человек с данными, но он слышал, как поет сосед в деревне, – и копирует. И больше ничего не слушает. И из этой культуры идет целая плеяда. Наша задача – не изменить, потому что фольклор был, есть и останется.
Более того, чтобы вы представляли, на Западе только классическое искусство котируется, все остальное на общественных началах. В том числе и шоу-бизнес. Классическое искусство – это дорогое искусство. И в этом смысле у людей, которые в организации участвуют, очень серьезный потенциал. Вот представьте: музыканты, хореографы, режиссеры, сценография, художники по свету, звук. Сколько людей этого профиля, специалистов, которые работают с лучшими коллективами.
На днях уезжал наш артист Нурлан Каметов – он в силу семейных обстоятельств переезжает, закончил танцевать, лауреат Государственной премии. Он подходит ко мне прощаться и говорит: «Знаете, буквально осенью ехал в такси, таксист спросил, где я работаю. Услышав ответ, сказал, что впервые был в театре и попал на «Узгэреш Жиле». И он был в шоке от того, что увидел и услышал, у него театр оперы и балета ассоциируется с «Узгэреш Жиле».
Можно ли воспринимать фестиваль как ориентир для татарской эстрады?
— Не надо воспринимать абсолютно, но на сегодняшний день это маяк. Каждый год в эфире будет появляться от 30 до 40 названий. Это уже какие-то маяки. Я уже вижу, как ориентация идет на это.
Секрет раскроете – что будет на следующем фестивале?
— Точно будет татарская песня. Мир сегодня так устроен – если ты хочешь, чтобы произведение попало в мировое пространство, оно должно исполняться на английском языке. Поэтому ту же татарскую песню, если мы хотим в пространство запускать, нужно ее петь на английском языке. Просто я вам как пример говорю: когда Россия представляет свои песни на «Евровидении», на английском языке поют свою собственную песню. Украина поет? Поет! Все поют на английском языке. Это правило, и, значит, нам тоже все-таки это нужно.
Нет комментариев-