— Павел Анатольевич, приветствую вас.
— Здравствуйте, Андрей.
— Спасибо, что нашли время пообщаться на актуальную тему. Вы знаете, что последние две недели страну лихорадит — это связано с несанкционированными митингами. Большое внимание уделяется присутствию на них детей и призывам к ним выходить на улицу. Вы общаетесь с подростками — какое у них сейчас настроение?
— Знаете, наша школа в этом смысле не самый яркий пример — наши дети слишком загружены. Протестные настроения появляются тогда, когда что-то где-то плохо. Когда откровенно плохо. Возьмем, например, ситуацию, когда в магазинах полки были пустыми — понятно, откуда берутся протестные настроения. Или протестные настроения в еще более ранние времена — брежневские, когда говорится одно, а на самом деле было другое. Дети чувствуют неправду — это важно.
Когда человек чем-то занят, своим любимым, красивым делом, все идет совсем по-другому. С другой стороны, я бы про наших школьников сказал следующее: им важны не столько протесты, сколько понятие справедливости. А вот если этого нет, то это плохо. То, что школьники об этом говорят, — это нормально. То, что школьники должны задавать вопросы своему папе, своей маме, своему старшему брату, своему любимому учителю, — пусть задают. Вот если они равнодушны, это хуже.
Поэтому я бы разделил этот вопрос на две части: протест деятельный, когда ты идешь бить, драться, — это одно. По мне для ребенка это недопустимо. А когда ребенок не согласен с неправдой — это другое. Для меня самый главный пример неправды, когда у нас школы ранжируют по олимпиадам и когда олимпиады коррумпированы. Но не все олимпиады, по математике все в порядке: там задача решена — значит решена.
И чем больше фактор субъективности, тем больше можно говорить, тем больше может уйти куда-то. Когда у меня школьники узнают, что слиты ответы ЕГЭ, это же страшные вещи. И вот пусть они об этом спорят, пусть они об этом пишут, пусть они об этом говорят, но пусть взрослые на это реагируют.
— Глава Министерства по делам молодежи Дамир Фаттахов заявил, что не хватает площадок для диалога с властями. Какая площадка должна быть, чтобы дети имели возможность задать свои вопросы?
— В том то и дело, что этих площадок практически нет. Им не с кем об этом говорить. В Казани есть «Смена», такое клубное пространство рядом с железнодорожным вокзалом, где проводятся различные обсуждения, известное место, где иногда собирается молодежь. Но посмотрите: рекламы «Смены» практически нет. Вот таких мест должно быть много.
Я могу привести пример площадки, которая красива с моей точки зрения: некоторое время назад я прочитал, а потом сходил и посмотрел, какие сейчас в Финляндии библиотеки. Это прекрасное место для любых обсуждений. Когда в библиотеке собираются ребята и книжку почитать, и в бильярд поиграть, и встретиться с художником, и встретиться с артистом, или просто посидеть и отдохнуть. Таких пространств для молодежи очень мало.
Некоторое время назад я побывал в Москве у моего друга Михаила Поваляева в Филипповской школе. И вдруг я обратил внимание, что у него не так как в других школах, а много шкафов с книгами в коридорах. Библиотека тоже есть. И я хорошо понимаю, что в обычные библиотеки дети не любят ходить. А если в коридорах много книг в свободном доступе, их можно брать.
После этого я попросил родителей подарить нам книги и они подарили тысячи, не десятки и не сотни, книг. Родители, чьи дети не читают, с удовольствием отдают в хорошие руки книги. и теперь, когда книги у нас на каждом углу, дети начинают читать.
— А если школьник забрал ее с собой и забыл вернуть?
— В том-то и дело: мы же попросили подарить эти книги. И мы тоже можем подарить эти книги. Если книг мало, я снова пишу объявление, говорю на собрании: подарите нам книги. И нам дарят.
— И пусть он заберет книгу, главное, что читает.
— Главное, что читает, конечно. Нашим детям не хватает внимания взрослых. Учителям в школе некогда. Вы можете себе представить, что учителям некогда общаться с детьми, вот что грустно.
— А родителям?
— Родители, к сожалению, работают. Очень много работают. Вот поэтому наша школа все время открыта. К нам можно прийти в восемь вечера. Бывают случаи, как правило, летом: время 23.00, мне звонит какой-нибудь школьник — у всех школьников есть мой мобильный телефон — и говорит: «Извините, Павел Анатольевич, можно я переночую в интернате?» Не каждый день такое бывает — ключи забыл. У ребенка есть место, куда он может прийти.
Я не говорю, что нужно, чтобы ребенок жил в школе. А если он поссорился с родителями? У подростков такое часто бывает. Вот куда ему прийти? Где эти места? А ведь есть места, в которые можно прийти, когда угодно. Есть красивые залы, куда можно прийти — поставить одного полицейского и пусть будет много книг. Просто зал, где можно читать. Даже в 22.00
— Свято место пусто не бывает. Если у ребенка нет информационного пространства, которое заполняет учитель или родитель, значит, его заполнит кто-то другой. Эксперты говорят, что ребят подогрели с помощью соцсетей. Как вы считаете, насколько дети сейчас погружены в соцсети и насколько они влияют на детей?
— Погружены и влияют очень сильно. Но тут понятно, что нужно делать. У нашей школы есть группа «ВКонтакте». И она наполнена, дети ее читают. Сейчас, например, у нас идет обсуждение, как бы нам организовать лагерь. Потому что дети очень хотят собраться, полдня учиться и полдня отдыхать. Вместе с нами, вместе со взрослыми. Знаете, как трудно в хорошей школе, с нормальным директором, с нормальными учителями, с живыми детьми, которые хотят собираться, провести трех-пятидневный школьный лагерь? Нам сразу говорят: «У вас должно быть не менее 100 человек». У нас школа на 160 человек. У нас легко пойдет в лагерь человек 40-50, но обязательно 100? Откуда мы 100 найдем?
Мы не можем провести школьный лагерь. Вот она — площадка для общения. Мы туда пригласим учителей, которые утром будут вести уроки, а после обеда разговаривать с детьми.
— Школьный лагерь на территории школы, или вы планируете выезд?
— У нас несколько раз были такие лагеря, просто трудно их проводить. Я показываю, насколько забюрократизирована возможность общения детей с кем-то взрослым, хорошим, добрым, светлым, ярким. Поэтому мы открыли школу — приходи хоть в 22.00. Школа может быть для детей вторым домом, а еще могут стать им и другие места. Пусть будут открытые площадки, куда ребенок в 16 лет, в 19.00, в 20.00 может прийти.
Куда ему прийти? Родители? Не всегда ребенку в 16 лет интересно с родителями. Я совершенно согласен с Дамиром Фаттаховым, что не хватает площадок для общения. Открытых, подготовленных и обустроенных.
Где-то я прочитал, как Министерство просвещения готовилось к 23-му числу. Настолько неквалифицированная работа. Должна быть программа воспитательной работы, рассчитанная на годы, а не кампанейщина. Мы помним кампанию против алкоголизма, против еще чего-нибудь — дети ведь смеются над этим. Дети очень тонко чувствуют — надо это или люди галочку ставят.
— И поэтому у них еще сильнее возникает желание пойти и побуянить?
— Конечно же. Если с ребенком говорят на языке неправды, то все бывает плохо. С ребенком нужно говорить честно. У них очень обостренное чувство справедливости.
— Взрослые смотрят одни средства массовой информации, а подростки смотрят соцсети. Информация в разных источниках диаметрально противоположная. Как нам это исправить? Родителям соцсети смотреть или детей сажать перед телевизором?
— Оба этих вариантов не работают. Есть много простых вариантов — например, есть университеты и пединституты. Вы знаете, что студенты пединститутов практически в школе не бывают? Нет, они бывают — на экскурсии. Вы представляете, какой удельный вес практики в отношении того, что они над книжками сидят. А педагогика — это не наука, которую нужно выучить. Это не математика, ни физика, не химия — это искусство общения. Они должны не меньше трети времени, если не половину, проводить в школе. И другую половину — беседовать с кем-то в институте.
В школе ребята в возрасте 7-17 лет, а затем самый молодой взрослый преподаватель — 23 года. В этом разрыве — 17-23 года никого нет. Слава богу, у нас есть. У нас есть ребята, старшеклассники, которые проводят кружки. У меня есть студенты, мои выпускники, которых я всеми силами, всеми правдами приглашаю в нашу школу. Когда я был школьником была такая должность — пионервожатый…
— Сейчас же хотят ввести должность помощника директора по воспитательной работе?
— Нужен не помощник директора.
— А пионервожатым уже не назовешь его.
— Есть кем «обозвать». Есть такая ставка — старший вожатый. Только никому она не нужна. Вот у меня она есть. Вы знаете, чего мне стоило ее пробить? У меня получилось. Таких ставок нужно много, чтобы студент первого курса свои первые деньги мог не официантом получать, а встречаясь со школьниками, разговаривая.
— И у детей больше доверия к близкому им возрасту?
— Конечно. Не должно быть этой ямы между 17 и 23 годами. У нас в школе половина мужчин, у меня в школе полно студентов. Поэтому у нас нормальная площадка для общения. И у детей нет оторванности от жизни. У них нет вопросов, на которые некому ответить. Это один вариант.
Другой вариант: я спрашивал у многих школьников, приходящих с других школ, — знакомы ли они с директором школы. Они директора видят два раза в год. А у нас раз в неделю. Мы общаемся по четвергам со школьниками на любые темы. Они знали, что я приду и мы с ними эту тему обсудим, я бы не сказал, что она интересна большинству, но возможность поговорить и выслушать чрезвычайно важна.
— Вы выслушали их — что они говорят о митингах, о протестных акциях?
— С моей точки зрения, их больше интересуют не политические лозунги, а то, что школьников лицом в снег положили. Это однозначно нельзя делать. Как можно ребенка положить лицом в снег? У меня один школьник ходил по Казани и фотографировал. Он увлечен двумя вещами — робототехникой и фотографией. У него красивейшие фотографии. И он ходит по Казани в свободное время и в это воскресенье тоже ходил. Он не на митинг пришел, он по центру города ходил. Да, в этот раз центр города был площадкой — протокол на него оформлен.
— Он попал «под замес»?
Он ходил, здания фотографировал, полицейских фотографировал. Я не говорю, что надо фотографировать полицейских, но я говорю, что надо различать. Люди, которые кричат, зовут и организуют, со знаменем, с табличкой, с транспарантом — это одно. И другое — мирный прохожий, который ходит по улице. Их реально различить — мы прекрасно знаем оснащенность нашей полиции, оснащенность нашей Росгвардии. У нас достаточно полицейских, государство уделяет внимание защите конституционного строя. Я детей учу прежде всего думать. Вот это очень важно.
— И что с вашим ребенком?
— Его не наказали, его не оштрафовали.
— А разве имеют право, если ему 15 лет? По логике родителей должны каким-то образом наказать.
— Папе вынесли какое-то предупреждение. Это настолько все некрасиво делается. Вызвали на комиссию и сказали: может прийти директор. Я пошел. У меня таких случаев никогда не было. Причем ребенок к политике никакого отношения не имеет, у него обществознание нелюбимый предмет.
В здание я вошел в маске, когда мы прошли, я сел и снял маску, потому что увидел, что не все члены комиссии в них. И член комиссии без маски делает мне замечание — я надел маску. Вот пример неправды.
— У вас в жизни тоже были протестные моменты. Как вы считаете — как нужно выражать протест и насколько дети должны быть погружены в эти моменты? Вы сами в конце 90-х объявляли голодовку…
— Я лично объявлял, я никого туда не звал.
— Какой должна быть форма протеста на ваш взгляд?
— Форма протеста однозначно должна быть мирной. Я не звал никого никуда. Я лично сам сидел и разговаривал со взрослыми людьми, которые ко мне подходили. Я считаю, что мирное высказывание своей точки зрения, не крикливое — я не стоял ногами на столе, я сидел на стульчике, приносил его с собой. Подходили люди и со мной разговаривали. Я благодарен, что люди меня слушали и слышали.
К протесту, я убежден, нельзя привлекать детей — вне всякого сомнения. Ко мне подходили дети, я им говорил, они слушали и уходили. Они спрашивали меня, что я делаю. Я говорил, что я защищаю школу — ее хотели закрыть. Мне предлагали помощь, я говорил, что это не нужно.
Я объяснял, что человек должен думать. Всегда и обо всем. Если тебе 15 лет — ты пойми, что если ты что-то делаешь, то за тебя будут отвечать прежде всего родители. Если ты что-то решил, может быть, ты и можешь это делать…
Представьте, если идет 15-летний ребенок по улице с мамой и вдруг какой-то хулиган бьет маму. Мы скажем ребенку не вступаться за маму? Конечно же, не будь равнодушным, но только всегда думай. Позвони папе, позвони старшему брату, сделай все, что ты в силах сделать как ребенок.
Пока ты еще школьник — за тебя отвечают родители, за тебя отвечает школа. Скажи любимому учителю, что ты хочешь делать. Если он сможет, остановит. Но в любом случае, ты должен нести ответственность за свои действия.
— Должен ли быть некий контроль за источниками информации, из которых дети ее черпают? После известных событий Роскомнадзор вызвал представителей соцсетей, которые очень активно участвовали в привлечении детей на митинги. Должна ли быть цензура?
— Надо понять, что мы живем не в двадцатом веке и не в девятнадцатом. Мы все помним грустную попытку Роскомнадзора ограничить Telegram. Это нереально сейчас. Мир стал прозрачен. Прямая цензура, которая была возможна в девятнадцатом веке, не работает.
Второе утверждение: надо понимать, что между контролем и ответственным участием в жизни ребенка есть большая разница. Чисто запретительный контроль не работает — запретный плод сладок. Садись с ним рядом в соцсетях, разговаривай с ним, заведи себе аккаунт — это очень важно. Ты должен быть в контакте с тем, за кого ты несешь ответственность.
В Финляндии в 70-х года была система образования очень похожая на российскую. А в 2000 году Финляндия в тройке стран, которая лучшая по рейтингу по обычному образованию для обычных детей. В Финляндии в 70-х годах закрыли свои РОНО — там учитель свободен от контроля директора. Жестко подконтрольны любые финансовые потоки. А учитель бесконечно уважаем.
— Мы тоже уважаем учителя, но у нас учитель получает 20-25 тысяч.
— В России учителя не уважают. Это грустно. Россия — это страна, где уважают мастера. Если человек может машину починить, будут уважать. Если учитель подготовит ребенка к всероссийской олимпиаде, будут уважать. А вот обычного учителя не уважают. Даже передач сейчас нет. На телеканале «Культура» могло быть больше площадок, посвященных учителю.
Владимир Владимирович Путин — фантастически умный человек. И поэтому у нас проповедуется уважение к государству. Уважение к человеку, который защищает государство. А мы с вами помним, как лет 40 назад в каком положении у нас были офицеры. В 80-е, когда они ждали квартиры десятилетиями. Вот учитель у нас не на той высоте. Я не говорю уже про самое очевидное — про зарплату.
В Финляндии у меня была зарплата 3 тысячи евро. Умножьте на 90 рублей, получите 270 тысяч рублей. Заметьте, апельсины и мандарины в Финляндии стоят столько же, сколько в России, квартиры подороже. Уважения к учителю нет — и это страшно.
Ставка старшего вожатого — маленькая, пусть бы в школе они были. У меня есть несколько ставок педагога дополнительного образования. Вы знаете, как трудно получить ставку, чтобы получить лишний кружок? Но каждую ставку я выбиваю, чтобы с детьми кто-нибудь занимался.
— Помните, сколько в советское время во дворцах пионеров было кружков?
— К счастью, сохранили музыкальные школы. К счастью сохранили художественные школы. А все факультативы после уроков — они есть, но их очень мало. У меня есть один учитель, потому что он папа одно из детей, на кружок робототехники. Вы догадываетесь, сколько получает программист? Во сколько раз больше, чем учитель? Можно ли программиста получить учителем хотя бы на два часа в неделю? При оплате часа — 200-250 рублей. У меня есть несколько пап, которые чуть-чуть мне помогают.
Учитель английского языка — попробуйте найти учителя, который с детьми будет песни The Beatles слушать и рассказывать о том, как английский прекрасен и интересен. У нас государство очень мало уделяет внимания интеллектуальным увлечениям детей. И если мы мало уделяем внимания интеллектуальным увлечением, свято место пусто не бывает. Если это место пустое, оно чем-нибудь заполнится. Если в 70-х годах это заполнялось подростковой преступностью, то сейчас заполняется выходом на улицу.
— В гаджетах дети находят все: от общения до информации. Они же все сейчас заменили.
— Как вы думаете, 60-летняя учительница понимает что-нибудь в гаджетах? Может ли она объяснить ребенку, какую нужно кнопку нажать, чтобы все работало? Мне было трудно во время дистанта обучить учителей. Я разработал превосходную систему, когда у меня старшие классы по очереди на неделю уходят на дистант. Школа разгружена, ребенок неделю дома — учится работать самостоятельно, и учителя в этом круге, и общаются в электронном виде. И у меня учителя хоть что-то стали объяснять детям из мира гаджетов.
— Вы говорили про олимпиады — вы теперь не будете в них участвовать?
— Как раз о протестном — я иду вместе с ребенком в РОНО (районный отдел народного образования — Ред.). Я иду вместе с ребенком в Министерство. Я рядом с ним. Это может быть учитель этого предмета, замдиректора.
— Вы добиваетесь справедливости?
— Конечно, есть много легальных способов добиться справедливости. Другое дело, что не все они работают. Когда они не работают, я об этом пишу на своей стене «ВКонтакте».
Мы получали грант в Министерстве образования, и я принес туда книжку стихов, которые пишут дети. Стихов и рассказов. Сидит комиссия из 30 человек и говорит: а почему у вас здесь грустное стихотворение? А почему все другие школы нам приносят оптимистичные стихотворения? Значит у вас воспитательная работа плохо поставлена.
Они хотят от меня, чтобы я убрал грустное стихотворение и сказал ребенку: не пиши грустно. Он просто мне не покажет в следующий раз. Есть очень важный принцип учителя — быть рядом с ребенком. Надо идти к министру образования. У нас наконец-то, после долгих лет, появился министр образования, который имеет педагогическое образование. Что вы хотите, если много лет в нашей передовой республике министрами образования были люди, которые к образованию никакого отношения не имели.
— Я еще в конце 90-х делал расследование о министрах образования. Ваш прогноз — как дальше будет это все развиваться и что нам делать сейчас, чтобы уберечь детей?
Необходимо строить программу на годы и десятилетия. Необходимо думать, что будет через месяц и через год.
— А что делать сейчас? Кроме того, чтобы назначить занятия в воскресенье или в субботу?
— Назначить занятие бесполезно. Нужно думать о том, что будет через месяц и через год. Если дети увидят, что взрослым они стали действительно интересны, что они действительно нужны, то все станет лучше. Станет лучше не через неделю, станет лучше не через месяц — а вот через полгода может стать лучше, если мы будем об этом думать.
Я расскажу, что лично мы делаем. Буквально два месяца назад я пришел к нашему мэру и сказал, что мы хотим делать такие же школы, как у нас, в которых дети много занимаются любимыми предметами, увлечены, когда у них нет обязательной школьной формы — еще один момент: зачем детей одевать в одинаковые костюмчики, когда взрослые не ходят в одинаковых костюмчиках — в других городах. Мэр Казани поддержал, он позвонил мэру Нижнекамска, и вот мы начали открывать школу там.
— Как вы будете работать на две школы? Школа во многом стоит на вашем энтузиазме.
— В Нижнекамске много талантливых учителей. Я благодарен мэру Нижнекамска за то, что он откликнулся. Он приехал и час говорил с детьми. А теперь представьте, он приезжает, с ним два работника системы образования, если мэр разговаривает с детьми, то эти два человека не могут разговаривать с детьми. Они профнепригодны.
— Может стесняются мэра?
— Я потом с ними поговорил. Я подхожу к микрофону — 50 учителей меня слушают. Я отхожу, стою рядом, подходит к микрофону десятиклассник — 60-70% учителей достают телефон, открыто сидят в телефоне и говорят с соседкой. Через три минуты подходит мой замдиректора — откладывают телефоны и слушают. Подходит школьник — одна учительница начинает другой массаж делать или громко разговаривать. Вот оно отношение к детям.
Недели две назад я приходил к министру образования — он мне предложил связаться с мэром Альметьевска и там открыть школу. Еще сказали, что в Зеленодольске прогрессивный мэр. Если это получится, если в Татарстане будут школы, в которых детей по-настоящему увлекают предметами, это будет нормально. А если учителя будут при виде говорящего ребенка брать в руки телефон — это будет совсем другое. Среди учителей ходит такая поговорка: учителю в школе ученики мешают заполнять бумажки.
— Это очень яркая фраза.
— Я выяснял, почему учителя так загружены. Они загружены не по закону об образовании, они загружены по рекомендациям того самого РОНО, которое в Финляндии закрыли. Рекомендации выполнять необязательно.
— Если устранить РОНО, что произойдет?
— Учителя начнут брать на себя ответственность. Школа перестанет бояться родителей. Пусть представителей родителей пустят в школу. Я иногда хожу в другие школы и вижу эти металлические рамки. Я не возражаю против рамок, но в школу пройти стало трудно. То есть родителей в школу не пускают.
— Но это же связано с безопасностью. Вспомните теракты, которые были несколько лет назад…
— Я не говорю, что нужно не думать о безопасности. Почему родитель не может войти в школу, соблюдая все необходимые требования безопасности? В некоторых школах запрещено появляться родителям. Так и будет, если родителей устраняют из воспитания.
— Как вы считаете, какова сегодня роль родителя в воспитании?
— Мы с вами в начале говорили о том, что должны быть площадки для детей. И должны быть такие же семейные площадки, куда могут прийти родители и обсуждать свои проблемы. Куда им сейчас прийти?
— У нас сейчас много парков.
— Я говорю про общественные пространства, где они могут собраться и поговорить. Я напомню еще раз про «Смену» — таких площадок должно быть сотни. Должно быть много мест, куда можно прийти, поговорить и подумать. В школе не хватает психологов. У меня нет ставки психолога в школе.
— Разве сейчас школы не обязаны иметь психолога?
— Да, если в школе более 300 человек полагается полставки психолога. У меня в школе 200 человек — мне не полагается психолог вообще. Я могу после долгой бюрократической процедуры разово заказать из центра «Росток» психолога. Разовый приход ничего не значит.
Бисмарк когда-то сказал, что если не будем строить школы, то будем строить тюрьмы. Школы должны иметь возможности для общения детей, родителей и учителей. У меня в школе нет библиотеки. Слава богу, что появилась столовая — построили здание. Библиотека не предусмотрена. Я уже года полтора куда только не хожу, чтобы в школе появилась библиотека — никто не хочет этим заниматься.
— А вы можете с родителей собрать деньги и все это сделать, или к вам проверка придет?
— Это неправильно. Должны быть официальные разрешения.
— Последние несколько лет идет целая кампания по запрещению сбора денег школами и учителями — как это отразилось на вашей школе?
— У меня есть благотворительные взносы. Во многих школах каким-то образом поголовно со всех собирают на уборщицу, на вахтера. Это однозначно плохо. Нельзя с родителей требовать деньги — государство обязано решить эти проблемы. Я писал письма, чтобы нам выделили ставку вахтера — не выделили. У меня другой человек, за какую-то доплату — то есть полулегально.
Если мы устраним все РОНО и эти ставки отдадим в школы, будет хуже или лучше?
Добавьте еще, чтобы студенты первых курсов были в школах. Чтобы они могли легко прийти в школы и вести кружки. Чрезвычайно важно поставить задачу воспитания на общегосударственный уровень.
— Павел Анатольевич, спасибо вам огромное. Мы затронули только вершину айсберга школьных проблем. Я надеюсь, что ваши мысли и ваши идеи постепенно будут переходить в плоскость системной работы, а не кампанейщины.
Нет комментариев-