Дети и взрослые, наполнившие пространство-амфитеатр, наравне соперничали за право задать следующий вопрос. Сам космонавт, который, к слову, сегодня, 27 августа, отмечает свой 61-й день рождения, всю встречу провёл перед аудиторией стоя: от предложенного стула Крикалев отказался, сказав, что так ему лучше видно тех, кто обращается к нему.
Сергей Крикалев – Герой Советского Союза и Российской Федерации, летчик-космонавт, руководитель Центра подготовки космонавтов имени Гагарина. Сам восемь раз выходил в открытый космос. В общем провел там 803 суток 9 часов и 39 минут. С 2005 по 2015 годы был рекордсменом Земли по времени нахождения в открытом космосе. Президент Международного экологического фонда «Чистые моря».
– Какие у вас самые яркие впечатления от пребывания на орбите?
– Для меня очень сильно смотрится из космоса, как облака тонкой плёнкой плывут над землёй. Ты понимаешь вдруг, что вся жизнь умещается всего лишь между этой тонкой плёнкой и солнцем, его мощной радиацией.
– Я знаю, что вы самостоятельно изучали психологию. Почему именно это увлечение?
– Знание психологии много где актуально: с соседями по парте, с соседями по работе, по офису. Каждый из нас вообще-то психолог и для себя самого, и для людей, с которыми ты работаешь. Я скажу, что психология не является основным продуктом моей деятельности, скорее побочным, потому что в какой-то момент, формируя следующие экипажи, мы стараемся оценивать, как экипаж себя может повести в стрессовой ситуации. Та, часть работы, которой я занимался и которая связана с классификацией того, как ведут себя люди в стрессовой ситуации, – это довольно узко заточенная область под организацию и осуществление космических полетов.
– По какому часовому поясу космонавты живут на орбите?
– Все часовые пояса – довольно условное понятие: мы договариваемся, как живем на Земле и как живем в космосе. Мы облетаем все 24 часовых пояса за один виток. Когда мы летали в космос на станции «Салют», «Мир», даже когда на Земле начинались переводы часов на летнее/зимнее время, мы жили всегда по так называемому декретному московскому времени: Московское время – Гринвич плюс три часа. Просто слишком рискованно и слишком хлопотно перестраивать все компьютерные программы, баллистические программы с одного времени на другое.
На «Шаттле» немного другая система. Специалисты для него используют хьюстонское, абсолютное время, но на практике там используется отсчет от времени старта. Это связано с тем, что многие операции привязаны к старту и если вдруг старт смещается на несколько часов, чтобы не пересчитывать всю программу.
А когда мы начали работать на Международной космической станции, нужно было просто о чем-то договориться. В Хьюстоне время одно, у нас другое, мы решили где-то посередине и привязались к Гринвичу, как делают большинство пилотов. Это было самым естественным решением. Время, по которому экипаж получает инструкции, привязано к гринвичскому времени.
– Как повлиял на вас космос? Как человек меняется после полетов?
– Изменения в человеке, думаю, лучше видно со стороны, так что меня, наверное, бесполезно спрашивать. Вот, как вы поменялись со вчерашнего дня, вы можете сказать? Наверное, нет. Конечно, другая немножко точка зрения, другой информационный фон, в котором ты живешь и общаешься с разными людьми. Но конкретно сказать сложно. Даже если я сойду с ума в результате полета, я вряд ли это замечу сам.
– Космонавты в полетах занимаются научно-исследовательской работой. Какая работа для вас была самой интересной?
– В разное время были разные работы. Я, например, помню, что одна из интересных была, когда я летал еще на станции «Мир». И большая часть нашей работы была снаружи станции – мы строили большую ферму. Это был научный эксперимент – из частей собрать ферму. А это была по тем временам, а, по-моему, и до сих пор остается, самая большая собранная конструкция. У нас были уголки и рамки, из которых мы собрали ферму высотой порядка 14 метров, и сама технология сборки была большим интересным техническим экспериментом.
Есть такой материал с памятью формы. Он использовался для сборки этой фермы: мы собирали часть конструкции, потом нагревали определенные узлы, они потом вспоминали, какими они были до того, как их нагрели, и фактически обеспечивали неразъемное соединение. Потребовалось несколько выходов в космос, каждый из выходов был несколько часов. Очень интересная была работа. Но было не очень понятно: мы соберем эту ферму, она очень жесткая – будет устойчивой или нет? В результате тестов, как некоторыми специалистами предполагалось, это оказалось, во-первых, собираемо. Американцы, тоже понимая, что в будущем нам придется собирать большие конструкции в космосе, по другой технологии собирали ферму. Собрали один элемент, правда, у них был побольше размером – между 2 и 3 метрами. Потратили много сил и времени, сказали, что получили отрицательный результат – так больше собирать нельзя. У нас результат был положительный.
Эксперимент назывался «Софора», можете почитать. В конце концов на верху этой фермы был установлен двигатель, который через этот рычаг позволил нам в десятки раз экономить топливо при управлении станцией.
Интересных экспериментов было много. То, что мы сейчас делаем по МКС, –тоже большой технический эксперимент, где мы учимся по-другому собирать станцию, взаимодействовать с международными партнерами.
Что касается МКС, самым интересным, на мой взгляд, был эксперимент «Плазменный кристалл». Этот эксперимент позволяет изучать, как физики ее называют, пыльную плазму. Это плазма со включениями отдельных частиц. Оказалось, что в плазме они получают электрический заряд. В результате взаимодействия таких электрических зарядов частицы выстраиваются во что-то подобное кристаллической решетке, и появляется возможность изучать поведение кристаллов (некий аналог кристаллографии), возможность создания новых технологий, которые позволят организовывать отдельные частицы в упорядоченные структуры и использовать это для получения новых полупроводниковых материалов, либо для получения более чистых зон, чтобы организовать эти частицы, уводить их в сторону. Это технология, которая имеет большую перспективу, и в общем были получены глубокие научные результаты.
Но нужно понимать, что работая по разным экспериментам, мы не можем быть глубокими специалистами в каждом из них. По возможности мы стараемся, но это физически невозможно. Много результатов получается даже при обработке данных экспериментов.
Как нам рассказали ученые, по результатам первой экспедиции было обнаружено несколько новых физических эффектов, вплоть до того, что были подтверждены и опровергнуты другие теории, как вообще создаются планетные системы. Даже в результате одного из сбоев в эксперименте получились интересные данные, которые потом публиковались в журналах. Есть большой класс экспериментов, связанных с тем, как меняется человек в космосе – как реагируют системы живого существа на условия космического полета, как человек адаптируется к космосу, а потом проходит реадаптация к земным условиям.
– А вы видели в космосе инопланетян? – невнятно, так что потребовался перевод родителей, прозвучал вопрос от пухлого малыша.
– Нет, инопланетян мы, к сожалению, не видели. Мы в длительных полетах с удовольствием бы пообщались с представителями другого разума, потому что летаешь внутри станции не один месяц и только вдвоём или втроём, но они к нам не прилетели. Есть ещё термин «неопознанный летающий объект». За все время, что я летал, у нас был только один объект, который мы сначала не распознали. Мы летим на скорости 8 км/с, и вдруг я вижу что-то рядом летит относительно недалеко. В бинокль не видно, в лазерный длиномер для стыковок – либо не попадаем в объект, либо он находится за пределами 20 км. Когда ещё на несколько витков этот объект подошёл к нам, оказалось, что это отброшенный чехол от научного оборудования.
– Я слышал, что в космосе стареют медленнее. Это так? – озадачил космонавта следующий юный слушатель.
– Дело не в космосе, а в той скорости, с которой ты двигаешься. Объект, который двигается быстро, согласно теории относительности, имеет другое течение времени. Кто-то из моих друзей не поленился и посчитал. За те месяцы, которые я провел в космосе, на тех скоростях, на которых мы летаем (а скорость по земным меркам довольно большая – 8 км/с, она позволяет нам за 1,5 часа облетать Землю, но все-таки это далеко от релятивистской скорости, далеко от скорости света), набрались у меня – сэкономленные – доли секунды. Разница поэтому, к сожалению, не так заметна.
– В космос запущен робот «Федор». Для чего? Будут менять живых людей на металлических космонавтов?
– Живых людей менять не будем точно. Робот – скорее попутный груз, потому что идеей беспилотного запуска было испытание комбинации корабля с ракетой. Первый раз летела такая комбинация: чтобы пустить людей, было принято решение провести сначала беспилотный пуск. А робот в общем-то оказался попутной нагрузкой. Он создавался для отработки робототехнических технологий, они испытывались на земле, и вот решили его послать в космос, потому что есть такая возможность.
Часть работ, конечно, автоматизируется в космосе, это правда. Но совершенно необязательно это должен быть робот с двумя руками, двумя ногами. Для космоса ноги особо и не нужны. В шутку наши врачи так нам, космонавтам, говорят. Наверное, для работ лучше иметь больше рук. Есть даже разные школы, которые обсуждают перспективы строительства робототехнических систем: должны ли это быть человекоподобные роботы или это должны быть адаптированные роботы под выполнение конкретных задач. В части задач, которые легко автоматизируются, наверное, роботы будут брать на себя выполнение рутинных функций, а человек всегда останется человеком, чтобы испытывать что-то новое.
Я могу привести простой пример. Спутники, которые наблюдают за Землей, которые ведут регулярную съемку земной поверхности, автоматические. Многие режимы для этих спутников были испытаны в пилотируемых полетах, чтобы нащупать наиболее выгодные режимы съемки, системы управления. Потом было поставлено на автомат, чтобы делать эти снимки десятками, сотнями. На самом деле очень близкие задачи были и в математике. Появились рутинные задачи, где нужно выполнять однотипные вычисления для расчета траектории космического полета, для расчета больших электронных таблиц. Машина это делает, но машину программирует все равно человек, просто из рутинной деятельности переключается в более творческую, созидательную. Наверное, то же самое будет происходить и в космосе.
– Сколько раз вы выходили в открытый космос?
– В том эксперименте, о котором я говорил, где мы строили большую ферму, потребовалось четыре выхода. Всего в космос я выходил восемь раз, в разных полетах, с разными задачами. В том числе один из выходов был, когда мы ремонтировали поврежденную антенну, отказ которой чуть не привел к столкновению грузового корабля со станцией. Довольно непростая была задача, потому что обычно для работы в космосе используются здоровые скафандры, которые весят около 120 кг, вместе с человеком – около 200 кг. Это маленький космический корабль – скафандр, в котором ты выходишь в космос. И, как правило, даже для того, чтобы состыковать маленький разъем, мы делаем эти разъемы под большую перчатку, под то, чтобы надутыми пальцами в скафандре совместить эти разъемы. Но та антенна устанавливалась навсегда: никто не думал, что ее придется менять, поэтому пришлось нестандартную тонкую работу выполнять, очень неудобную.
– Какая самая критическая ситуация с вами случалась в космосе?
– Я читаю, к счастью, самой критической ситуации у меня не было, поэтому я здесь стою вместе с вами.
Были ситуации, связанные с отказом системы сближения, когда нам приходилось вручную стыковаться. Была ситуация довольно критическая, когда на первой экспедиции грузовой корабль, подошедший к нам, потерял связь, начал колебаться. Нам пришлось корабль брать в ручной режим и стыковать его вручную. Но оказалось, что запотело стекло и было непонятно, то ли это остатки клея на стекле телекамеры, которая передавала нам информацию, то ли это остатки воды, которая конденсировалась на поверхности. Мы не могли даже визуально стыковать этот корабль и, только приняв решение, прогреть стекло, мы получили возможность увидеть, что происходит и хоть с приличными отклонениями, но корабль был состыкован.
Были отказы скафандра, когда у моего напарника в разных выходах в космос у одного отказывала система охлаждения, у другого – система вентиляции, стекло стало запотевать. Он фактически был вполне работоспособным внутри этого скафандра, но практически слепым, и мне пришлось вспоминать те тренировки, которые мы проходили на начальном этапе подготовки к полетам в космос. Есть такое упражнение «Транспортировка неработоспособного». Пришлось помогать своему партнеру вернуться назад.
Внештатные ситуации происходят в космосе практически каждый день, какие-то из них связаны с отказом научного оборудования, неприятны ситуации, когда отказывают системы жизнеобеспечения. Мы стараемся делать так, чтобы даже если был какой-то отказ, он был не критичен для жизни человека. Как правило, у нас есть резервы, и вся логика нашей программы строится таким образом, что один отказ не должен влиять на осуществление программы, два отказа не должны влиять на безопасность экипажа. Бывают варианты, когда подходим ближе к этой грани, но профессионализм и заключается в том, чтобы не переходить ее, не быть слишком близко к ситуации, которые могут быть опасны для жизни.
– Есть ли у вас любимый небесный объект, за которым вам приятно наблюдать?
– Луна – интересный объект. Очень интересно смотреть, как она искажается при заходе за атмосферу. Когда ты смотришь на Луну в космосе, она несильно отличается от того, что мы видим на Земле. Но когда она начинает подходить к горизонту и погружаться в атмосферу, появляются искажения, которые иногда мы видим здесь, на Земле, когда сплющивается Солнце или кажется, что увеличивается Луна. А там все это происходит несколько секунд или десятков секунд, но это очень захватывающее зрелище, и мы стараемся делать фотографии дл того, чтобы показать тем, кто не имеет такой возможности, как мы, посмотреть, как это выглядит из космоса.
– Чем привлекательна лунная орбита для построения станции? И какая космонавтика будущего нас ждет в последние десятилетия?
– Космонавтика будущего – это, во-первых, продолжение полетов на орбиту. Много шло дискуссий: летаем все по орбите Земли, давайте полетим дальше. Наверное, да, надо лететь дальше.
Космонавтика будущего – это выход за пределы низкой околоземной орбиты. Но там есть проблемы: выход за радиационные пояса – это увеличение доз радиации. Надо делать более мощную защиту, надо сокращать время пребывания в этой зоне. Полет за пределы низкой околоземной орбиты – это могут быть либо высокоэллиптические орбиты, либо полеты в точке вибрации (это точка равновесия между небесными телами, которая позволяет с очень малыми расходами оставаться в относительно стабильном положении). Следующий шаг будет – приземление на поверхность, это поверхность Луны (самая близкая, но далеко не самая простая), а дальше поверхности других планет или спутников этих планет. Это более отдаленная перспектива.
К сожалению, самым главным ограничением для полета на Марс, несмотря на то, что существующие технологии позволяют долететь туда аппаратам, беспилотным зондам, являются те повреждения, которые может получить человек, летя по тем же траекториям и получая дозы радиации, превышающие предельно допустимые. В будущем, наверное, будут разрабатываться дополнительные методы защиты, либо второй вариант – изменение системы движений на такие, которые позволят нам быстро долетать до Марса, но, не подвергая опасности человека.
У американцев были те же дискуссии: таки Луна или Марс? Марс или Луна? Поэтому была выбрана такая орбита, которая была названа Deep Space Gateway, сейчас ее просто называют Gateway. Это орбита, которая позволяет достаточно малыми энергиями или уйти от системы Земля – Луна куда-то за пределы Марса, либо прийти к Луне. Орбита, на которой предполагается строительство будущей инфраструктуры вокруг Луны, является специальной орбитой, которая не очень устойчива с одной стороны, но именно эта неустойчивость позволяет с малыми энергиями переходить либо к одному, либо к другому варианту. Рассматриваются варианты полетов к астероидам с этой орбиты, посадки на Луну и куда-то за пределы системы Земля – Луна. Обсуждается строительство на этой орбите маленькой орбитальной станции, которая может явиться промежуточным, перевалочным пунктом, чтобы идти дальше на поверхность Луны.
Но для нас и, как сейчас выяснилось, для наших американских коллег, поверхность Луны представляет больший интерес. Я думаю, сейчас будет движение больше к обеспечению полетов на поверхность и созданию базы на ее поверхности.
Гелий-3 (более легкий из двух стабильных изотопов гелия – прим. Ред.), наверное, не самое главное, потому что дискуссия по гелию-3 шла несколько лет назад, и, к сожалению, с ним пока мы не смогли сделать устойчивую термоядерную реакцию на Земле. К тому же гелий-3 не самый легкий элемент для получения устойчивой термоядерной реакции. Система дейтерий-тритий (изотопы водорода – прим. Ред.) дает гораздо более простые варианты: требуются меньше температуры, меньше давления для получения термоядерной реакции. Но гелий-3, наверное, может быть использован в будущем как источник энергии, тем более, что с помощью него можно будет получать относительно чистую энергию с меньшими фонами (побочными эффектами излучения). Но пока еще до этого далеко.
Если говорить о том, что гелий-3 может быть источником энергии на Луне… Разговаривал я с нашими учеными, которые занимаются планетологией уже многие годы, и теперь они заявляют, что та Луна, как мы понимали ее 20 лет назад, и как мы понимаем ее сейчас – это разные объекты. 20 и даже 10 лет назад считалось, что Луна – это мертвый объект, в котором нам в принципе все понятно (это какие-то грунты, которые надо изучать, лунная пыль, реголит, который покрывает поверхность где-то больше, где-то меньше). А сравнительно недавно появились подтверждения, что под поверхностью реголита может быть достаточное количество льда, то есть на самом деле химического вещества воды, которое серьезно изменит понимание дальнейшего использования Луны. Если это сухое безжизненное небесное тело – это одна история. Если там нам удастся получить воду и использовать ее для получения нового топлива, для создания и работы систем жизнеобеспечения (а вода – это первый ресурс, который в случае если его удастся использовать, с резонными затратами получать и добывать), то это серьезно меняет возможные пути использования Луны для будущих станций. С помощью аппаратов это химическое вещество – вода – было обнаружено ближе к полюсам, и к Южному в частности. Наверное, миссии будущего будут расположены вокруг южного полюса, потому что это реально может быть интересно для создания будущих баз.
– Вы боялись лететь в космос? – разбавил простодушным вопросом научные пояснения космонавта еще один детский голос.
– Это частый вопрос. С одной стороны понятно, что мы работаем не в дружественной среде. Космос, вакуум, радиация, экстремальные температуры, большие скорости, на которых мы летаем, представляют определенную опасность, но опасение я больше чувствую как психологическую нагрузку. Это скорее опаска за какие-то глупые ошибки, которые ты можешь совершить в космосе. Когда ты готовишься, десятки, иногда сотни людей, принимают участие в подготовке космонавтов, будущих миссий, и максимальный груз – ответственность, которую ты получаешь в руки.
– Я читала, что, когда космонавты побывали в космосе и посмотрели оттуда на Землю, они начинают считать ее неспособной бороться с влиянием человека. Были ли у вас подобные чувства к Земле?
– Иногда мы начинаем понимать, что влияние человека даже больше, чем нам кажется. Становятся заметны с космическим масштабом загрязнения, повреждения природы… Я бы сказал, что это естественное чувство нормального человека. Из наиболее ярких, видимых глазом, – проблема в джунглях Южной Америки, когда сотни квадратных километров вырубаются в целях использования древесины, а это реально легкие планеты, которые позволяют защищать Землю и атмосферу.
Когда ты видишь, что земля, какая бы большая она ни была, даже при тех скоростях, на которых мы летаем, 8 км/с, нам требуется 1,5 часа, чтобы ее облететь! Над той же Африкой ты летишь, летишь и летишь, и вроде там все пустыни, пустыни и пустыни – десятки минут ты летишь над этой Африкой и понимаешь, что перелететь от Америки до Европы иногда меньше, чем пересечь пески, которые мы видим в Африке.
Еще одно чувство, на которое ты начинаешь обращать внимание, оказавшись в космосе, – понимание того, что нет границ. Все привыкли смотреть на карты, глобусы, где всегда есть дополнительные границы: также как реки, озера, моря, горы изображены, там же изображены и границы. И мы подсознательно используем эти границы как некие реферные точки, чтобы опознавать: этот город находится в этом изгибе горы. Или что-то находится с одной стороны от границы, что-то от другой. В космосе этого нет.
Мой второй полет был после войны в Ираке. Может быть, помните, там горели скважины, хвост дыма от этих скважин распространялся до порядка двух тысяч километров. На карте мы границы видим нарисованные, а в космосе как ветер дует, так и дует – на две тысячи километров черная копоть от этих скважин распространялась.
Увидев это своими глазами, увидев тоненький слой атмосферы, который прикрывает землю, мы начинаем понимать, что ресурсы большие, они есть, во многом это возобновляемые ресурсы, но все-таки они ограничены, поэтому мы как разумные существа должны заботиться о том, чтобы не только нам, но и нашим детям хватило ресурсов, чтобы жить и развиваться, наслаждаться жизнью.
– Какие у вас были задачи, когда вы летали в космос?
– Задач много. Иногда несколько десятков, иногда несколько сотен экспериментов делается в процессе полета. Если смотреть совсем по-крупному – научиться летать в космос, научиться жить в космосе, строить новые космические корабли, делать системы более надежными и получить новые знания, чтобы вам (потомкам – Ред.) уже летать дальше от Земли, осваивать новые миры, новые планеты. Некоторые эксперименты дают знания для фундаментальных наук, некоторые для прикладных наук. Многое из того, что мы привозим на Землю, может быть использовано в будущем.
На протяжении многих экспедиций мы проводили эксперименты с белковыми кристаллами. Сейчас становится понятно, что данные, привезенные с этих экспериментов, как говорят ученые, начинают приоткрывать пути борьбы с болезнями, такими как рак, которые исследуются уже многие годы. Эксперименты, которые ставятся в космосе, помогают получить больше данных, которые, я надеюсь, приблизят к получению лекарств от неприятных болезней, являющихся угрозами для жизни.
– Сейчас такой момент, что сразу в нескольких странах мира (в Америке в основном) на подходе новые космические корабли. Crew Dragon вот-вот полетит, боинговский корабль (Starliner, разрабатываемый компанией Boeing – Ред.), на днях прочитал, что китайцы уже скоро совсем должны новый корабль сделать. Каковы реальные перспективы российской космонавтики? Такое ощущение, что нас здорово обходят…
– Наверное, это, с одной стороны, естественно, когда ты только что-то начинаешь, ты являешься бесспорным лидером, и это, кстати, зачастую расхолаживает. Внутри нашей системы мы уже лет 20 назад говорили, что корабль «Союз» замечательный, но давайте делать что-то еще. Часть менеджмента тех времен отвечали, что нормальный корабль, никто никуда не денется, будем работать вместе, эти корабли будем использовать. Понятно, что рано или поздно эти времена заканчиваются, строятся новые корабли.
На самом деле есть в разработке наш корабль, который должен летать за пределы низкой околоземной орбиты – перспективный пилотируемый транспортный корабль, как мы его называем в своей среде. Он должен уметь летать за пределы орбиты, может подлетать к Луне, не садится, скорее доставлять людей в лунную область, поскольку для посадки требуется отдельное устройство, которое может именно прилунятся.
Чем больше конкуренции, тем труднее работать. Очень много говорилось, как быстро и дешево создаются коммерческие корабли, не все оказалось так просто с учетом того, что знания, полученные NASA, были переданы в коммерческие организации. Американцы рассчитывали на ввод новых кораблей в 2014 году, с 14-го было перенесено на 16-й, потом на 17-й и вот так по году все переносится. Создать надежный пилотируемый корабль оказалось не так просто – парашютная система оказалась не так испытана. Когда собирались делать совместно испытания парашютной системы с системой аварийного спасения, произошел пожар и взрыв аппарата. Единственное – мы научились делать так, чтобы люди не страдали в этих испытаниях. Мы достаточно много проводим испытаний на Земле, даже когда произошел отказ ракеты-носителя в октябре прошлого года, наша надежная система аварийного спасения сработала, и экипаж благополучно вернулся на Землю. Сейчас мы уже снова поставили ребят в систему, они находятся на орбите. Конкуренция есть, она будет и будет, думаю, только обостряться.
Перспектива – строить новые корабли, строить новые модули. К сожалению, строятся они не так быстро, как хотелось бы. Здесь я полностью с вами согласен, полностью разделяю вашу озабоченность. Могу сказать в оправдание всей системы, дело не в том, что кто-то разгильдяй не делает то, что должен делать – финансирование у нас, к сожалению, на порядок меньше, чем у NASA.
Такое расхожее заблуждение, что «там коммерческие компании делают корабли, а у нас некоммерческие…». У нас КБ Королева, в которое я пришел молодым специалистом, уже больше 20 лет является официально коммерческой организацией – акционерным обществом. Может быть, кстати, это одна из причин, почему развивается все не так быстро, как хотелось бы, потому что, когда меняются приоритеты и вместо получения результата, получение зарплаты и сам процесс становятся результатом, наверное, это в какой-то мере отвлекает силы от того, что происходит. NASA тоже получают продукт, который хотели, только несколько позже, чем это надо, но они поддерживают внутреннюю конкуренцию. Может быть, и это одним из ответов на ваш вопрос. Конкуренция раньше была. Теперь ее меньше, потому что у нас нет возможностей запараллеливать – нет роскоши вести 2-3 разработки, потому что опять же не хватает финансирования.
– Какие особенности подготовки к полету на «Шаттле»?
– Когда мы начали готовиться к полету на «Шаттле», обнаружилась некоторая разница. Разница все-таки в длительности полета, когда американцы летают неделю, при годовой подготовке они могут отдельные элементы полетов или связки этих элементов отрабатывать по несколько раз, вплоть до того, что почти весь полет сегментами отрабатывается несколько раз, чтобы увеличить эффективность работы на протяжении недели, когда летает «Шаттл». Когда мы летаем полгода, то если мы пойдем таким путем, у нас подготовка растянется на десятилетия. Так что если американцы тренируют отдельные операции, то мы тренируем космонавтов больше по навыкам – создаем те, которые потом могут быть использованы в космическом полете и в этом смысле изменение программы полета уже не становится существенным, поскольку мы имеем работать и так, и эдак, и по-другому. Когда американцы стали работать с нами, начали готовить космонавтов к длительным полетам, они потихоньку начали адаптироваться, перенимать нашу систему. Мы взяли что-то от американской системы: у них раньше, чем у нас появилась возможность компьютерного моделирования, создания тренажеров на компьютерной базе, мы сейчас тоже внедряем это все шире и шире. Но все равно у нас подготовка на уровне навыков продолжает сохраняться.
Общение Героя России с аудиторией длилось к моменту обсуждения космического потенциала государств уже около часа. Официально завершив мероприятие, организаторы тем не менее еле пробрались к Сергею Крикалеву через обступившую его толпу, по-прежнему жаждавшую узнавать о космосе еще и еще, взять автограф или сфотографироваться с «пришельцем». Недетского возраста гражданин всерьез озадачился разрешением вопроса, как космонавтам удается спать в невесомости без подушки.
– В спальный мешок залезаешь, чтоб далеко не улететь, к стенке привязываешься…
– Как же подушка?!! Хочется же голову повернуть, улечься, – не унимался земной засоня.
Когда встреча с публикой завершилась общим фото с космонавтом под счастливые крики «Космос!», вопросами Сергея Крикалева стали осыпать журналисты.
– Сейчас одна из актуальных проблем на Земле – мусор. Но я слышала, что уже даже и на орбите вокруг нашей планеты его скопилось так много, что он начинает мешать выходу в космос. И вы сегодня рассказывали про чехол от оборудования, который сначала был замечен экипажем как НЛО. Мусор мешает выходить на орбиту? – поинтересовалась корреспондент «Татар-информ».
– Пока еще нет, но в будущем такие проблемы возможны. На тех высотах, где мы летаем, сопротивление атмосферы осаживает все на землю. Есть проблема выше, на более высоких орбитах. Время пребывания на орбите (пока объект не ходит с нее) зависит от высоты. На тех орбитах, где мы летаем, это единицы месяцев – 2-3 месяца, потом все падает вниз. То, что выше, может быть год-два-три; то, что находится на стационарной орбите – это могут быть столетия. Сейчас стараются, чтобы не создавалось новых подобных объектов. Это громко называется мусор – на самом деле это мусор высокотехнологичный. Он 10 лет отработал, в нем топливо закончилось, он превратился в такой, грубо говоря, неуправляемый объект. Сейчас делают так: например, на геостационарной орбите начинают договариваться, чтобы не работать там до последнего грамма топлива, которое там есть, а тратить его и на то, чтобы уводить спутники в сторону, чтобы они не мешали остальным. Для каких-то объектов строить орбиту таким образом, чтобы они раньше входили в атмосферу или давали тормозной виток.
– Если не космос, то какой следующий объект вы бы выбрали для исследований или даже как профессию?
– Океан, потому что это тоже большой мир и, может быть, на больших глубинах было меньше людей, чем в космосе. Есть, что исследовать, есть, с чем разбираться.
Я посвятил, может быть, жизнь полетам в атмосфере, авиация – это тоже целая жизнь для многих людей. Вообще, много чего есть интересного – мир бесконечен.
Нет комментариев-