Через пять лет журналистские проекты, созданные с применением виртуальной и дополненной реальности, станут привычным делом. Системно в России этим занимается небольшая команда в международном информагентстве «Россия сегодня» под руководством Натальи Лосевой. Журналисты, дизайнеры и разработчики создают проекты в VR, которые дают возможность увидеть мир глазами слепых и понять, что чувствуют аутисты, оказаться в будущем или увидеть то, чего уже, увы, не существует.
Наталья Геннадьевна, два года назад вы вернулись в родное агентство и заняли пост заместителя главного редактора международного информагентства «Россия сегодня». Теперь вы занимаетесь созданием современных медийных форматов, а до этого вы были заместителем главреда по мультимедиа в «РИА Новостях». Ваша нынешняя работа отличается от того, что вы делали в информагентстве раньше?
Сейчас я больше работаю в режиме лаборатории. Я очень рада, что смогу глубже сфокусироваться на исследованиях форматов будущего и создании прототипов тех форматов журналистики, которые будут массовыми в перспективе 2 – 5 лет. Если мы имеем в виду виртуальную и дополненную реальности в журналистике, то говорим уже не как про экспериментальное поле, а вполне себе применимое.
Пока технологии дополненной реальности (AR) и виртуальной реальности (VR) активнее используются в сфере развлечений. Когда и при каких обстоятельствах у вас в голове щелкнуло: это новый формат журналистики?
Мы ориентируемся на цифры — сотни миллионов долларов доходов сегодня существуют в сегментах, которые зарабатывают на виртуальной реальности. В первую очередь это игровой и развлекательный контент. Также это контент для взрослых. Мы видим совершенно невероятные темпы развития форматов виртуальной, дополненной и смешанной реальности в таких отраслях, как профессиональная переподготовка, индустрия развлечений, маркетинг, ритейл, школьное образование, высшее образование, медицина.
Когда мы строим какие-то прогнозы применительно к СМИ, мы не опираемся на концепцию «Давайте делать историю в VR или в дополненной реальности, потому что мы научились некоторым вещам». Вовсе нет, это было бы слишком теоретическим занятием. Мы видим, что подрастают новые поколения, для которых виртуальная и дополненная реальность будут привычной средой обитания. Сначала новые поколения сами приучатся к этим форматам, многое будет давать школа и дополнительное образование. В нацпроекте «Образование» предполагается, что до конца 2024 года в 75 регионах 25% школ должны будут ввести VR и AR в обиход как обычную практику. Это первое — подрастают поколения, которые будут продавлены к этому формату другими отраслями. Перед ними не будет стоять вопроса: «Ой, условное СМИ выпустило VR-репортаж». Их запрос будет такой: «Мне привычен, мне интересен этот формат, а почему же СМИ не дает мне информацию в этом формате?»
Второе — есть эксперты, которые занимаются прогнозированием того, как изменятся офисы и присутственные места, как будут развиваться устройства связи, смартфоны. Они рассуждают, каким будет дальше этот главный индивидуальный девайс. Те концепции, которые обсуждаются, — очки дополненной реальности, проекции — говорят нам о том, что изменятся и ожидания пользователей от контента. Кроме того, мы много говорим про интернет вещей как про очень близкую во времени площадку для медиа. Уже есть разные варианты зеркал, умные столы и умные парты, умные стены — это не эксперимент, это то, что удобно. Такие вещи быстро появляются. Поэтому перед медиа сейчас не стоит вопрос: «Что бы нам такого изобрести в VR и AR, чтобы это было трендово и модно?» Вопрос другой: «Как бы нам точнее предсказать, каким именно образом изменится медиапотребление (под «медиа» мы имеем в виду не только новости, это и погода, и развлечения, и кино), чтобы научиться делать те форматы новостей и историй, которые в эту среду впишутся?» То есть мы догоняем сегодня, а не определяем тренды.
Какие истории лучше всего рассказывать именно с использованием дополненной и виртуальной реальности? Расскажите на примере проектов, реализованных вашей командой.
Сегодня, когда VR и AR не является доминирующей средой, мы имеем сложный порог входа. Человек должен быть мотивирован, чтобы скачать приложение, научиться новому для себя опыту. Особенно когда речь идет не про подростков и молодых людей, а про людей старшего возраста. Тот контент, который получат пользователи, совершив некое усилие, преодолев свои барьеры и стереотипы, должен оправдать вложение времени или усилий. Это должно быть что-то такое, что человек посмотрит и скажет после: «VR — это идеальный формат, чтобы рассказать эту историю».
Какая у вас команда? Сколько в ней сотрудников?
Команда очень маленькая, по сути это три разработчика, два дизайнера, специалисты, анализирующие реакцию аудитории и тренды, нарративный сценарист, редакция из пяти человек. Последние занимаются еще и подкастами, которые тоже многие эксперты относят к иммерсивной журналистике.
Каждый месяц в команде проходят интенсивные питчинги, где мы придумываем историю. Эта главная точка отсечения: а есть вообще в этом история, которую нужно рассказывать именно в VR или AR? Почему это не инфографика и почему не фоторепортаж?
В качестве примера приведу проект «Слепые в большом городе», с которым мы буквально недавно получили престижную мировую награду (в конце сентября VR-проекту РИА Новости «Слепые в большом городе» вручена международная премия IPRA Golden World Awards 2019 в категории «Интеграция традиционных и новых СМИ» — прим. Т-и). Это журналистское исследование и репортаж, для которых мы взяли трех молодых людей, москвичей, которые потеряли зрение в возрасте, когда у них уже были какие-то визуальные воспоминания. Это было очень важно. Вместе с ними мы сделали, с одной стороны, репортаж — мы рассказали в трех новеллах о том, как они живут в большом городе. С другой стороны, мы провели исследование. В глубинных интервью шаг за шагом, встреча за встречей мы вытаскивали из них и визуализировали то, что у них происходит в голове, как они видят. Кстати, незрячие используют именно это слово.
Одна из неочевидных ценностей в этой VR-истории — это фон, который видит человек, надевший очки. Он видит особого рода клубящийся разноцветный туман. Это реконструкция того, что действительно видят слепые. Мы взяли на себя довольно сложную задачу визуалировать невизуализируемое. Но мы смогли реконструировать это ощущение слепого человека, в том числе с помощью звуков, в разных типичных ситуациях: в ресторане, когда пришли забирать ребенка из садика, когда слепые переходят дорогу и т.д. Мы совершенно точно можем сказать, что VR был идеальным форматом для этой истории.
Или прогноз-реконструкция «Лунная станция», которая стала результатом очень серьезной исследовательской работы и помещает пользователя в обстоятельства 2038 года, причем на Луне.
Еще один проект, который мы сейчас готовим (премьера состоится в конце октября), — это «Музей исчезнувших картин», где мы поднимаем очень болезненную социальную и культурологическую тему. Мы говорим о том, что сотни и сотни образцов русского искусства были утрачены в XX и XXI веках. Некоторые из этих работ остались в виде репродукций в каталогах, иногда только в черно-белых. Нам удалось из этих сотен безвозвратно утраченных найти единицы работ в архивах, в каталогах, в музейных фондах. Мы сумели восстановить эти работы, притом две остались только в черно-белой реконструкции. Через нейросеть мы раскрашиваем эти картины, примерно восстанавливаем их цвета и отправляем человека в настоящий музей.
Человек надевает очки и попадает в интересное пространство, потому что эти картины на самом деле исчезли. Там он увидит сначала десять, а потом, я надеюсь, больше работ, утраченных навсегда. Там есть Шишкин, там есть Верещагин, Айвазовский, Левитан. Это действительно шедевры. Здесь он их не просто увидит, как если бы находился в музее, а рассмотрит слои, услышит музыку. Это тот опыт, который действительно никакое видео не передаст. Мы даем виртуальную, но очень важную жизнь тем работам, которых уже не существует.
Для вас важно признание успехов на международном уровне?
Это не является нашим главным стимулом, потому что соревноваться нужно с самим собой. Признание важно в том смысле, что ты не ошибаешься в тенденциях. Сегодня в России как медиа мы работаем почти вне конкурентного поля в VR-AR, и это не дает правильных ориентиров. Другое дело, когда ты видишь, что тебя выбирают эксперты на пяти континентах. Это вдохновляет нашу команду и является ориентиром для дальнейшей работы.
Кто вас догоняет в этой области?
Сейчас в России это несколько команд, они готовятся к рывку. И в какой-то момент мы окажемся окруженными очень сильными конкурентами.
Вы всегда делаете проекты в коллаборациях с партнерами. Как вы их подбираете?
Мы понимаем, что пока это такая штучная журналистика, в которой важен уровень нашего мастерства, профессиональной интуиции и смелости, на нас лежит большой уровень ответственности. Мы пытаемся уйти от чеховской формулы, что журналист — профессиональный дилетант. Наше журналистское дилетантство мы пытаемся компенсировать очень серьезными партнерами.
Например, в нашем первом проекте про аутизм («Механика аутизма. Почему они так реагируют» — прим. Т-и). Мы взялись за него не только потому, что тема такая конъюнктурная и резонансная, хотя нам было интересно начать с такого рода темы. Помимо этого, два фонда — фонд Дуни Смирновой (фонд «Выход», президентом которого является режиссер Авдотья Смирнова — прим. Т-и) и фонд Наташи Водяновой (фонд «Обнаженные сердца», учредителем которого является модель Наталья Водянова — прим. Т-и) нам сказали, что ученые накопили большое количество бесценного материала, который позволяет реконструировать то, как выглядит мир для человека с аутизмом.
Надо сказать, что люди с аутизмом не склонны передавать это вовне, но ученые провели колоссальную работу и поняли, что уже сейчас можно реконструировать то, как видит этот мир человек с аутизимом в различных ситуациях сенсорной перегрузки. Мы им тоже оказались очень интересны и важны, потому что у них есть знания, а мы были готовы попробовать это реконструировать.
Это был для нас первый проект, который визуально получился не очень хорошим, но надо сказать о воздействии, которое он оказывает. Часто мы видим, что люди срывают с себя очки, когда видят, как невыносимо тяжело человеку с аутизмом в какой-то совершенно нормальной бытовой ситуации для человека без аутизма: громкий разговор, приближение другого человека, нарушение какого-то порядка. Это как раз пример того, как величайший труд ученых нашел практическое и просветительское применение с нашей помощью. Нам не стыдно за этот проект, потому что это не спекуляция на трендовой теме, а действительно глубокая работа. Поэтому коллаборации для нас очень важны.
Вы сказали, что та журналистика, которой вы занимаетесь, пока штучный товар. То есть она не окупается?
Она не окупается теми быстрыми деньгами, которые мы бы хотели получить прямо сейчас. Действительно это пока штучный товар. Всего по миру 10 – 15 издательских домов, которые этим занимаются: The New York Times, The Guardian, Al Jazeera, USA Today. В России это мы, есть проекты в формате 360 у Russia Today, ТАСС, «Базы». Мы занимаемся этим системно во многом благодаря политике и воле руководства агентства. Спасибо большое Маргарите Симоньян и Дмитрию Киселеву за то, что они позволяют нам строить это будущее. Протаптывать дорогу всегда дорого не столько с точки зрения денег, но и с точки зрения нервов, стресса, соотношения ошибок и правильных решений. В этом смысле мы выполняем государственную задачу, потому что можем определенно говорить, что сегодня инновационная журналистика в России находится на чрезвычайно высоком уровне, в том числе и благодаря нашему скромному вкладу. Государство в этом смысле несет огромную миссию, позволяя создать центр компетенций в нашей стране.
Как журналистам перестроиться под натиском новых форматов? Можно ли это сделать при помощи высшего образования?
Уже многие университеты открыли мастерские, и даже есть магистратура. Есть мастерская по VR и AR на журфаке в МГУ, где я в том числе преподаю. Есть лекции и семинары на профильном факультете Высшей школы экономики. Я с большим интересом узнала, что на моей родине в Новосибирском государственном университете открылась в этом году магистратура по виртуальной реальности. Там всего два места с неимоверным конкурсом. Сегодня ведущие журфаки в России открывают мастерские и семинары по VR и AR.
Проблема в том, что очевидно больше денег в игровом сегменте либо в образовательном сегменте. Поэтому журналистов, которые хотя бы чуть-чуть понимают в технологиях VR и AR, моментально всасывает непрофильный им рынок. То есть перед человеком, который освоил сторителлинг в виртуальной реальности — сториливинг, открывается многоплановый рынок. Классное сейчас время, чтобы этому поучиться.
Реализовать проект до конца — это дорого, нужны дизайнеры, разработчики, нарративные сценаристы. Но чтобы пройти основную часть проекта, в том числе придумать сюжетную линию, выстроить нарративную карту и звуковой сценарий, нужно в первую очередь перестроить мозги. Когда мы говорим про традиционную журналистику, мы всегда предполагаем, что есть я как рассказчик и есть некая аудитория. Когда мы рассказываем историю внутри виртуальной реальности или смешанной реальности, то мы теряем кафедру рассказчика. Пользователь живет в ситуации мнимой бесконечной свободы. Мы не можем заставить его смотреть в тот угол, в который нам сейчас нужно, не можем заставить его идти так быстро, как нам нужно. Человек может остановиться, может вернуться назад. Этому нужно учиться. Для меня как для журналиста самое интересное и сложное в этой истории — перестроить эту структуру сторителлинга. Это задача, которая сегодня решается в кинематографе, партиципаторном музее и иммерсивном театре. Поэтому журналистам, которые видят свое успешное будущее в новых форматах журналистики, не обязательно искать дорогостоящую команду. Нужно просто экспериментировать и упражняться.
Несмотря на всю технологичность, наш главный инструмент – пробковая доска, на которую наклеивается история. И мы играем в это. Большая часть замыслов реализуется сначала именно на этой доске с гвоздиками и цветными бумажками. То есть это может сделать каждый, нет никаких затрат, кроме времени и желания.
Пока лишь единицы СМИ включились работу по созданию контента в VR и AR. Но новая эра цифровых технологий уже пришла — роботы начали помогать журналистам. Как этот процесс устроен в современных медиа?
Мои коллеги, которые создают новости, действительно уже используют такие алгоритмы, как и все ведущие информагентства мира. На мой взгляд, алгоритмы и дальше будут выполнять большую часть рутинной работы.
В мире уже есть успешные опыты по работе алгоритмов, которые проверяют тексты на достоверность. На мой взгляд, угроза fake-news сегодня является одной из самых недооцененных. Многие думают, что это больше этическая проблема. Однако фейковые новости – проблема социальная, культурологическая, это проблема безопасности. Для иммерсивной журналистики этика эмоций и доверия еще важнее, чем для традиционной. Внутри VR и AR материалов степень доверия сообщению немыслимо и опасно высока.
Общество еще не осознает тех последствий, которые стремительно дают новые технологии фальсификаций сообщений. Например, новая технология double-fake, которая позволяет взять любое видео и «вложить» в уста спикера любой текст.
Поэтому следующие два года пройдут под эгидой создания алгоритмов для мгновенного вычисления достоверности информации, и эти алгоритмы будут в основе автоматических процессов в ньюсрумах.
Тренд на подкасты в России сохранится, на Ваш взгляд?
Пока мы следим за Тихоокеанским регионом и Северной Америкой. Мы видим там просто зашкаливающий уровень аудитории и денег, которые туда приходят. Российский рынок в этом плане довольно сильно отстает, но мы идем по тому же пути.
С нашими партнерами мы проанализировали интерес российской аудитории к подкастам и увидели, что за девять месяцев 2019 года обсуждаемость подкастов выросла в четыре раза. Это мощный скачок.
Аудитория подкастов как продукта особого медиапотребления, фонового, но при этом долгого, захватывающего, формируется не моментально. Какую подсказку нам дает нейрофизиология? Один и тот же текст воспринимается на слух и глазами разными нейронами, это недавно обнаружили ученые из Джорджтаунского университета и университета Сан-Диего. Мы читаем и слушаем текст разными нейронами. Оказывается, очень по-разному работает мозг, когда мы слушаем или читаем один и тот же текст. Для пользователя, который потенциально готов слушать, нужно преодолеть некий барьер. Мозгу нужно разобраться, что информацию можно еще и слушать, воспринимая ее с таким же удовольствием, как при чтении или просмотре видео.
Сначала пользователю интересен спикер или тема, он требует текстовую версию подкаста, но потом после нескольких опытов, постепенно «пересаживаются» на слушание. И когда этот барьер преодолен, пользователь уже становится любителем подкастов.
Вообще когда мы говорим про журналистику новых форматов, то уделяем много внимания нейрофизиологии. Никогда прежде журналисты не были настолько сильно вовлечены в процесс с этой точки зрения. Потому что весь VR – это все про нейрофизиологию.
В последние годы в ведущих мировых университетах очень много проводится исследований того, как мы воспринимаем текст, истории. Есть исследования, которые описали участок мозга, отвечающий за визуальную область словоформы, и участок , который отличает только за различение услышанного. Мы сталкиваемся с такими феноменами как «эффект зловещей долины», «тошнота виртуальной реальности», VR-tiredness. Исследования и открытия ученых в области нейрофизиологии и антропологии объясняют многие эффекты, которые мы интуитивно или случайно получаем, работая с новыми форматами. И это очень увлекательное время для журналистики.
Нет комментариев-