Михаил Бычков: «1993 год – время не самое лучшее в истории нашей страны, но тогда казалось возможным построить независимый от государства театр»

Известен Бычков прежде всего тем, что в начале 90-х в одиночку сумел создать камерный театр в провинциальном городе и за несколько лет сделать его безубыточным и интересным не только для воронежцев, но и для многих столичных критиков. Во время полуторачасовой творческой встречи на Малой сцене Качаловского режиссер ответил на вопросы татарстанцев и рассказал историю становления уже известного всей театральной России Воронежского камерного театра. «Татар-информ» публикует подборку историй и откровений Михаила Бычкова.

«"Веселое" было время. Городской совет и администрация воевали друг с другом, поэтому совет нас учредил, а администрация денег так и не дала»

– В 1993 году, работая главным режиссером Воронежского ТЮЗа, я почувствовал, что надо что-то менять: в жизни, на улице, внутри меня что-то поменялось, и необходимо было сделать новый шаг. И часто люди в моем положении трансформируют пространство вокруг себя, удовлетворяя свои внутренние потребности. Скажем, ТЮЗы превращаются в молодежные театры, в театры какого-то неопределенного статуса, потому что тесно в этих рамках становится творцам, и я их понимаю. Но я решил ничего не переделывать и не отнимать у детей Воронежа театр и сделал театр на новом месте.

Воронежский камерный театр возник как «новое слово» в статусе муниципального театра. Наверное, было можно стать частниками, но я понимал, что тогда нужно будет заниматься зарабатыванием денег, и по-настоящему театр должен все-таки иметь поддержку либо от меценатов, либо от какого-то фонда, либо от государственных каких-то структур. Иначе зрителю придется очень дорого платить за театральные билеты. Театр учредил как бы муниципалитет, вернее Совет народных депутатов города Воронежа. Повторюсь, это было очень "веселое" время, в стране была разнообразная политическая жизнь, а не та спокойная и стабильная ситуация, в которой мы находимся сейчас. Городской совет и администрация воевали друг с другом, поэтому совет нас учредил, а администрация денег так и не дала. И нам пришлось все-таки каким-то образом искать деньги в других местах.

Мы обращались к первым предпринимателям, которые тогда открывали какие-то первые фирмы, как их называли тогда. Пришлось походить с протянутой рукой. Театр наш возник в маленьком зале Дворца культуры железнодорожников. У нас там поместилось ровно сто мест. Было всего несколько помещений за сценой: в двух из них были грим-уборные, в одной поместилась вся, так сказать, администрация театра, и еще в одной комнате мы хранили декорации, которые создавали здесь же сами из всего, что попадалось под руку. Хотелось заниматься в этих весьма специфических условиях все равно театром высоким. Даже туалета не было за кулисами. Три звонка даем, а потом артисты бегом бегут в зрительский туалет, возвращаются и играют спектакль.

Открылся театр спектаклем «Береника» (трагедия Жана Росина). Дальше у нас в репертуаре возник Достоевский, чуть позднее Лермонтов, Вампилов. Сейчас у нас идет 25-й сезон, и в июне 15 года Воронежский театр отметил свое 25-летие. За все эти годы мы, в общем, главному правилу не изменили. 

Никогда ничего не делали для кассы, никогда ничего не делали для того, чтобы понравиться зрителю, для того, чтобы кого-то, извините, обслужить. Мы занимались тем, что считали нужным. Главным образом, мы делились своими ощущениями от жизни вокруг нас, внутри нас в форме театральных спектаклей. Проработав недолго, наверное, пять достаточно трудных сезонов, мы все-таки проявили себя достаточно профессионально: к нам сразу пошла публика, о нас заговорили, стали писать, звать в Москву. Ведущие театральные критики того времени, Александр Свободин и Наталья Крымова, приехали к нам, смотрели наш спектакль, высоко оценили то, что мы делаем.

«Позже вообще наступила светлая полоса:
в Воронежскую область пришел очень просвещенный губернатор из Москвы»

– В какой-то момент сменившаяся власть в нашем областном воронежском управлении культуры нам сказала: «А не хотите вы все-таки стать государственным театром? Вернуться в лоно, откуда когда-то все вышли». И я с огромным удовольствием, понимая, что за этим последуют дотации, деньги, сказал: «Да, да, да, конечно!» И с тех пор мы жили уже совершенно иначе: у нас появилось штатное расписание, ежегодная прогнозируемая государственная поддержка. Хотя за первые годы мы очень здорово научились жить экономно, научились жить правильно, рачительно. Иногда наши театры, бюджетные учреждения существуют по какой-то такой сложившейся какими-то поколениями странной системе штатных единиц: один пришивает пуговицы, другой кроит рукава, третий гладит и за это получает три копейки. Говорят: «Ой, у нас маленькая зарплата».

В нашем театре все началось с вахтера, который не просто сидел, а превратился в кассира, потом еще и гардеробщика, то есть один человек мог встретить зрителя, продать ему билеты, если надо, взять у него пальто и в то же время следить за тем, чтобы в театр не входили посторонние. Технические работники тоже не делились по принципу: вот эти занимаются только звуком, а эти занимаются только светом. Несколько человек, их было всего трое, сначала создавали какую-то необходимую декорацию на сцене, потом развешивали и направляли осветительные приборы, а затем проводили спектакль. Конечно, все это изменилось, театр стал уже похож на настоящий. С годами мы росли.

Позже вообще наступила светлая полоса: в Воронежскую область пришел очень просвещенный губернатор из Москвы Алексей Васильевич Гордеев, который оценил наш театр по достоинству, и, самое главное, мы получили возможность построить для себя, наконец, здание. И вот уже четыре года, как мы в него перешли. Сегодня это одно из лучших театральных пространств в России.

А сегодня у нас замечательное здание, которое мы придумывали вместе с архитекторами таким, каким хотели бы его видеть. Два зала: большая сцена на 180 мест и совсем небольшая сцена-трансформер на 70-80 мест. Мне очень страшно было потерять эту камерность, которая была в ДК железнодорожников, когда зритель понимал и чувствовал, что для него лично играют спектакль. В нормальном обычном драматическом театре он получить этого не сможет, там чаще всего из глубины зала смотришь, где-то там, в отдалении, какие-то люди на сцене, как писал Чехов, «носят свои пиджаки». Ты немножечко отстранен. А магия нашего камерного театра в участии, в ощущении.

В самые трудные времена нас спасала публика. Все-таки наш главный источник дохода – это те денежки, которые публика платит за билеты. И сегодня в структуре бюджета нашего театра субсидии, которые мы получаем от государства, составляют только третью часть, а две трети – это то, что мы зарабатываем. Экономический вопрос в театральном деле имеет большое значение, и мне приходится, как художественному руководителю, заниматься не только репертуаром театра, его художественной политикой, но и в целом тем, как он живет. Определять, что мы играем, сколько раз играем, кто играет, за сколько продаем. И сегодня у нас с этим делом все очень неплохо.

«Когда-нибудь за Воронежем закрепится репутация одного из центров современной российской хореографии»

– Год назад я придумал еще один проект, странный для обычного драматического театра, но, правда, это было связано с тем, что я вот уже девятый год занимаюсь Платоновским фестивалем искусств – мы привозим со всего мира в Воронеж замечательные образцы современного танца. Он пользуется большим интересом нашей публики, хотя в самом Воронеже с этим делом как-то грустно, есть театр балета, где танцуют Петипа и все, что полагается. А вот с современным танцем в миллионном Воронеже трудновато. Так вот я решил, что современный танец должен быть и в моем камерном театре. Год назад мы объявили кастинг, собрали каких-то специалистов, которые помогали нам отбирать людей. И набрали ребят: пять мальчиков и пять девочек, которые сегодня составили нашу хореографическую труппу.

Прошел год, за это время мы сделали с ними три спектакля, их ставит хореограф, приглашенный, естественно: Софья Гайдукова, Константин Матулевский, Ольга Васильева. Последний спектакль у нас поставил Константин Кейхель. Молодые современные композиторы пишут музыку. Публика ходит, ходит, кстати говоря, не так хорошо, как на наши драматические спектакли, но я верю в то, что это будет меняться и когда-нибудь за Воронежем закрепится репутация одного из центров современной российской хореографии. Я не знаю, есть ли в Казани современный танец, но в Воронеже он сейчас в стадии становления, и заниматься этим, начинать с нуля, делать на ровном месте очень-очень интересно.

Я всегда это любил, продолжаю делать, при том что трудности есть. Не буду в подробностях рассказывать, что пришлось пережить воронежскому камерному театру, через какие пройти тяжелые времена, кризисы.

Естественно, что это не просто какой-то фарт, какое-то везение, ничего подобного нельзя сказать, нам даже с помещением не повезло. В огромном городе Воронеже для камерного театра ничего не находилось, только этот кусочек, который я случайно у железнодорожников выпросил. И 20 лет мы в этом здании работали. Это все очень нелегко, но интересно. На первом месте всегда художественный результат, то, ради чего живешь, ходишь на работу. Это большое счастье - ходить на работу для того, чтобы сделать то, что хочется. Мне и моим коллегам это удалось.

«Я дискуссию об уважении к драмклассике, о границах интерпретации воспринимаю немножко иронично»

– Я думаю, что все так театр воспринимают: или есть мурашки, или нет мурашек. Очень легко отличить театр живой от театра неживого. Живой – это когда я получаю что-то, в чем узнаю себя, на что отвлекаюсь, к чему подключаюсь внутренне, понимаю, что это там про меня, про жизнь. И неважно, это Дездемона, или это Юлий Цезарь, или это какой-то Астраф, это люди, в которых заключены те же внутренние страсти, комплексы, проблемы, которые я знаю по своему личному жизненному опыту. А если зритель чувствует, что это фальшь, начинает обращать внимание на слова, то все это мертво. Есть еще одно правило живого театра: не врать со сцены, никогда.

Это самое трудное, потому что актерская природа во многом построена на вечном многовековом желании прикинуться, покривляться, заслужить отклик, какую-то реакцию выманить. Это детские свойства актерской натуры, которые надо потерпеть. Сложно относиться к сценическим событиям с необходимой степенью свежести. Каждый раз приходить, играть 50 спектаклей, 50 раз получать телеграмму о смерти сына и 50 раз реагировать как впервые, по-настоящему, чтобы это попадало внутрь и через твою реакцию каким-то образом дальше откликалось в зрительном зале. Это нелегко, но это часть хорошего театра.

Я дискуссию, которая последнее время идет, об уважении к драмклассике, о границах интерпретации, воспринимаю немножко иронично. Потому что наша классика, которую я обожаю и которой всю жизнь занимаюсь, она существует на полках, в классических фильмах. Театр ставит «Дядю Ваню» сегодня, и это определяет его. Можно надеть костюмы чеховского времени, можно надеть костюмы сегодняшнего времени на героев Чехова, а можно надеть костюмы из будущего и рассказать о том, что человек и через 200 лет будет так же бояться голода, холода, потерь. Важно другое: слышишь ли ты автора, понимаешь ли его, согласен ли с этим или находишься в какой-то полемике. Ведь по отношению к классике театр тем и замечателен: можно находиться в разной позиции. В любом случае это должна быть позиция живая, и театр тогда будет современным.

Ведь раскрываешь ты в классическом материале все равно свое время, все равно свое сегодняшнее ощущение жизни. Я невольно, так или иначе, проявляю через свои прочтения пьес свое сегодняшнее мироощущение. Например, у меня был период жизни, когда я был недостаточно счастлив, и источником этого была женщина. Вот, скажем, я поставил спектакль «Доходное место» в том числе о том, как мужчин губят женщины, как в желании удержать молодую, красивую, требовательную жену мужчины переступают через себя и свои убеждения. Такой путь проходит собственно сам главный герой Жадов. По большому счету прекрасные, заманчивые, притягательные существа, с нами рядом живущие, зачастую превращают нас в монстров, убийц. Ну, был такой период жизни. Сейчас я счастлив, все хорошо, и женщины – прекраснейшие существа. Я ставлю совершенно другие спектакли. И это просто один маленький пример.

«Я не очень много читаю произведений молодых российских драматургов»

– Сегодня молодая драматургия – такая же полноценная часть сегодняшнего театрального процесса. Это хорошо потому, что у драматургии есть зрители свои, есть артисты, которые хотят этим заниматься, есть режиссеры, которые только ставят только современную драматургию. И дай им бог здоровья. Я люблю классику, особенно русскую, но это лично мои особенности, ничего в этом универсального нет.

Другой вопрос – импонирует ли новая драматургия мне в принципе? Я не очень много читаю произведений молодых российских драматургов, и поэтому даже назвать много пьес не получится. Например, на последнем Платоновском фестивале мы читали пьесы драматургов-женщин. У нас была пьеса Пулинович, была Греминой, и была пьеса Васьковской. Вот пьеса Васьковской «Март» мне очень нравится, при том что она не очень молодой считается. Сейчас я делаю в Петербурге спектакль «Человек из Подольска» – это Данилов, который тоже в общем-то как драматург – молодой, а как человек, по-моему, уже среднего возраста. Совсем-совсем молодых назвать не смогу. Я один раз на читке посидел, послушал. То, что мне попадается, как правило, не очень меня производит впечатление. Может быть, в силу того, что я уже немножко оторвался по возрасту, по мировоззрению от этих ребят, не очень в меня это попадает.