Ильшат Рахимбай родился в 1988 году в Балтасинском районе Татарстана. Учился в татарской гимназии и музыкальной школе. После окончания в 2011 году музыкального факультета Татарского государственного гуманитарного университета поступил в отдел кинорежиссуры Казанского государственного университета культуры и искусств. В 2013 году снял дипломный фильм «Гастарбайтер». Автор короткометражных фильмов «Представь», «Не верю!». Снимает видеоклипы. Работает над дебютным полнометражным фильмом, сюжет которого основан на рассказе «Алмачуар» татарского писателя-классика Галимзяна Ибрагимова.
Главное правило проекта: герои ведут нас в свои любимые и дорогие для себя места Казани.
Ильшат Рахимбай привел нас в Парк культуры и отдыха имени Горького – тот его уголок, где раньше находился сад «Русская Швейцария». Причина проста – воздух здесь чистый и свежий.
Говорят, во времена Казанского ханства здесь была липовая роща. Отсюда начинался дремучий Арский лес. Уже в XVIII веке рощу облюбовали состоятельные казанцы, которые превратили ее в своеобразную курортную зону – строили загородные дома и сады. В начале XIX века русский писатель С. Аксаков назвал эти места «Русской Швейцарией». В 1936 году территория была благоустроена, так появился Парк культуры и отдыха имени Максима Горького.
– Ильшат, с кинорежиссером разговор начнем с кино. Можешь дать определение – что такое национальное кино?
– Если честно, я не понимаю, что такое национальное кино. Все задают этот вопрос. Что можно причислить к национальному кино – снятое на татарском, снятое в Татарстане, историческое, об исторических личностях? Поэтому нам, может быть, вначале надо решить вопросы с определением того, что же мы называем «национальным».
Где они, границы национального, у нашего татарского народа? Возможно, они и были, но по мне, так сейчас половина из них высасываются из пальца. Их грани размыты. Остались лишь крупицы – в каких-то узорах полотенец, каких-то бытовых вещах, инструментах, каких-то блюдах. А если говорить о кино…
Вот говорим, что Кустурица снимает национальное кино. Он не поднимает проблемы и не решает их, он показывает менталитет в форме шаржа. А у нас, кажется, не осталось национального даже на то, чтобы показать в виде шаржа. Совсем размылось.
А кино – это пространство крайностей. Здесь четко должно быть понятно, где добро, а где зло. Плыть где-то посередине невозможно.
Может быть, у нас национальное кино – это фильмы, основанные на произведениях татарской классики. Остальные я в полной мере называть национальными не мог бы. Вот снимаешь, например, татарский боевик, триллер, детектив или обычную драму… и что же может быть в этом национального? Просто снято на нашем языке. Если бы мы говорили на другом языке, то он был бы снят на другом языке.
Конечно, здесь есть и другие мнения. Якобы язык – это код, в нем доводятся мысли, знания, которые невозможно донести на другом языке. Но у нынешних киноделов, в том числе и у меня, уровень знания языка и передачи каких-то знаний через этот код – он очень низкий. Снимать фильм черед код – мне кажется, такого нет.
– Какой путь должно выбрать татарское кино – массовое с прокатом или фестивальное?
– В феврале мы силами «Татаркино» ездили показывать фильмы в районы. Назовем это прокатом. Я понял, что зритель не готов смотреть татарское кино. Где-то пришли десять человек. Были и залы, где было двести человек, но ведь пришли они по обязаловке. То есть чтобы кто-то сам нашел, заинтересовался, сам пришел – таких не было. Поэтому здесь говорить о большой прокатной истории неуместно. У нас нет оборота. В Москве, например, есть оборот – там населения больше. Например, и здесь пошли бы 5 процентов людей, и там 5 процентов. Там эти 5 процентов – 500 тысяч человек, у нас – 5–10 тысяч, так ведь? Поэтому наши татарские фильмы должны начаться с фестивалей.
Но в этом случае также велика опасность погрязнуть в фестивальных фильмах. Кино через фестиваль не имеет никакого будущего. Скажем, ты снимаешь фестивальное кино, оно участвует в фестивалях, выходит в интернет, десять человек приходят его посмотреть, снова участвует в фестивале. Находятся спонсоры на следующий фильм. Но у этого нет будущего, это не стабильность. Чтобы была стабильность, надо думать об индустрии. Создать систему маркетинга, все телевидение-радио в одной системе должны работать с кино. Без этого нельзя вести речь о донесении кино до людей.
– Это, видимо, может быть только государственной программой?
– Да. Например, в Москве фильм снимают на 100 миллионов, еще 100 миллионов тратят на рекламу. Это нормальное явление. А ты попробуй в Татарстане сказать – снимаем фильм на 10 миллионов, еще 10 потратим на рекламу. Тебя просто засмеют. Ты попробуй объяснить, что первые 10 миллионов оправдают себя только если еще 10 пустишь на рекламу!
– А будет смысл тратить столько денег на рекламу? Возможно, у нас и столько зрителей нет?
– Уж извините, на Элвина Грея и Фирдуса Тямаева зритель ведь у нас есть. Найдется!
Маркетинговая кампания Элвина Грея шла три года. Его песню по радио можно было услышать 16 раз на дню. Если снимем фильм и о нем будут слышать в каждом уголке Татарстана по 16 раз в день, конечно, у нас зритель соберется. Психология человека так устроена. Покажут кого-нибудь по телевизору – даже если он личность никакая, он резко становится крутым. Эту систему надо использовать. Чтобы доносить до народа красивые идеи, которые у нас есть в кино, надо уметь очень грамотно использовать маркетинговую систему.
Во-вторых, надо людей потихоньку вовлекать, вводить в кино, таким образом, надо развивать уровень кино. Люди ведь не дураки, после голливудских фильмов зритель не хочет снижать планку и просто так смотреть татарское кино. Он хочет качества. Он хочет настоящих эмоций. Он уже не дает поблажки артистам.
«Кто-то должен был сказать, что в Татарстане есть проблемы»
– На будущее татарского кино ты смотришь с оптимизмом, так ведь?
– Конечно, смотрю оптимистично. Потому что я живу здесь. Я здесь работаю. И только из-за наличия этого оптимистического духа я здесь трачу свою молодость, так скажем.
– И будешь жить? Твой друг Айдар Шарипов сказал, что у Казани «потолок низкий», здесь творческому человеку не развернуться.
– Правильно он говорит.
– В какой степени согласен с ним?
– Я согласен на 100 процентов. Конечно, если будешь вращаться только здесь, жить в Казани и не видеть другие места… Откуда рыбе из консервной банки знать, что где-то есть море?
– Но ты ведь знаешь, что есть море?
– Я не могу сказать: “Я знаю точно, что море есть”. Потому что я не работал где-то на стороне. Я делаю какие-то выводы лишь по увиденному во время путешествий. Но я сужу исходя из общения с людьми, знания тамошней индустрии и просмотра фильмов, снятых там. По разговорам с Айдаром, например. Когда ты уехал туда и увидел эту систему, ты уже можешь сверху смотреть на проблемы Казани, Татарстана. Например, дурак ведь не знает, что он дурак. Он реально не понимает, что у него есть проблемы. Мне кажется, проблема Казани в том, что здесь все “кипят в одном казане”, они не до конца понимают, что есть бочки, кастрюли, чаши, и не только костры, но и индукционные газовые плиты, что есть способы готовить быстрее и вкуснее. Это важно донести до всех. А чтобы понять, надо выезжать и увидеть, что происходит там.
Айдар съездил, поработал. После его интервью я слышал, как множество людей его ругали, институт культуры стоит на ушах – бедные, не знают, что делать. Но ведь должен какой-то психолог сказать: «Вы психически больны». Если не скажет, человек никак не выздоровеет. Это – первое условие. То есть ты должен себе сказать и сам признать, что ты болен, у тебя психологические проблемы. Только после этого проблема выходит наружу и есть возможность ее решения.
Если мы у нас в Татарстане не назовем свои проблемы и сами их не признаем, решение этих проблем может затянуться надолго. Если не взять эти проблемы и не сказать: «Да, эти проблемы есть и пути их решения такие-то», а говорить: «Да вот снимаем красивые фильмы», «Вот восемь фильмов сняли, сняли так да эдак» – можно всю жизнь жить на ложном позитиве, если честно. Но здесь надо понимать и положительные стороны пессимизма. Он тебе раскрывает, какие есть проблемы. Когда они обозначены, ты должен видеть пути их решения.
– Проблемы были озвучены, но многие вместо того, чтобы их решать, предпочли обидеться. Это временно? Эти люди поймут или отвечать на критику обидой – это одна из наших черт?
– Обижаться, во-первых, это ребячество. Во-вторых, это нежелание людей видеть и решать эти проблемы. Ленивость. Потому что так удобнее. Потому что, если признать эти проблемы, надо много работать над собой, и чиновникам придется работать, и Министерству культуры надо менять всю их систему.
На самом деле ведь мы идем за Москвой. Как в Москве работает система по производству фильмов, рекламы, получения средств из Министерства культуры, обороту, маркетингу! Ведь и ежу должно быть понятно, что мы должны стремиться к этой системе. У них это сделано раньше, и оно зарабатывает деньги. Конечно, там крутится больше денег. Но ведь и в нашем случае не так мало у нас должно крутиться. Мы ведь Татарстан! Мы можем себе позволить больше. Нам, чтобы понять необходимость этого, надо закрутить эту систему.
Хоть и идем за Москвой, мы отстаем на 20–30 лет. Это ведь не поддается логике. Значит, нам надо перешагнуть какие-то этапы, мы должны вырваться вперед и в идеале работать с ними, а еще лучше – в будущем опередить их,создать свою уникальную систему, ведь так? Свойственную только нам нашу систему! И над изменением этого домена человек должен задуматься. А здесь не то чтобы задуматься, идет закрывание глаз на эту систему. Это какая-то инфантильность или глупость – даже не знаю, как назвать.
«В сложившемся в последнее время положении у нас стали преобладать эмоции обиды»
– Тот же Айдар Шарипов в интервью сказал, что любить татарский язык и татарскую нацию его научил Ильшат Рахимбай. Человеку можно передать, впитать любовь к своей нации, желание ей служить?
– Конечно, можно. О том, что это – быть татарином, принадлежать и служить народу, человеку можно рассказать с любовью.
В сложившемся в последнее время положении у нас стали преобладать эмоции обиды. Эмоции обиды приводят к эмоциям самоутверждения – начинаем бить в грудь, поднимать флаги. Тут уже пахнет негативом. А этот запах, естественно, приводит к отторжению даже тех, кто хотел бы этим интересоваться. Они говорят: «Нет, мы не хотим быть вместе с этим негативом». Потому что человек стремится к позитиву. К хорошей, богатой культуре, к адекватным людям, ищущим, работающим над своими доменами, продвигающим, поднимающим свою культуру…
Например, в Москве процент таких людей больше. Конечно, они не думают о языке, нации, энергия каждого направлена на хорошее выполнение своей работы. Они не думают о другом, даже о деньгах не думают. Потому что если они работают хорошо, то деньги им платят. Ты к таким людям тянешься. Такие люди источают энергию. А наш народ взял курс на то, чтобы «бить себя в грудь».
Народ забыл, что нация состоит из жемчужин. Поэты, художники, архитекторы, танцоры – кто бы ни был, неважно, какая профессия, – они жемчужины. И должна быть создана какая-то система взращивания этих жемчужин. В итоге чем больше жемчужин, тем выше это поднимает самосознание народа.
Вот возьмите Рудольфа Нуриева. Плевал он на язык! Он об этом даже не думал. Он не думал ни о русском языке, ни о французском. Ему надо было только танцевать. Татарский народ говорит: «Рудольф Нуриев нас вывел в мир». Хотя национальное в Рудольфе Нуриеве мизерно. Если самосознание народа поднимается, глядя на личности, возможно, надо создавать этихличностей. Надо создавать условия, в которых они будут расти. В этом случае о татарском языке должны говорить вот такие люди. Лучше, когда о нации говорят вот такие адекватные люди.
Активисты ведь ходят: «Татарский язык надо изучать, татарский сохранять». Я им задаю один вопрос: «А зачем?» Они не могут ответить на этот вопрос. Простой же вопрос. «Почему мы должны разговаривать на татарском языке?» Они не могут на этот вопрос дать адекватный ответ! Говорят: «Чтобы наши дети разговаривали». – «А зачем нашим детям говорить на татарском языке?» Они тут же «сливаются», сказать им больше нечего. Если нет сознания даже на таком уровне, для чего ты этой деятельностью занимаешься?
Быть осознанным во всех вопросах – второе условие. Активист так активист – доноси осознанно!
Мы с Айдаром Шариповым говорили о нации. О национальных проблемах, об особенности татар. Вот эти осознанные разговоры в нем пробудили любовь к нации, языку.
Для таких разговоров, наверное, недостаточно интересоваться историей. И недостаточно изучать татарский язык. Ты должен быть на связи со всем миром. Недостаточно говорить на татарском и вращаться в этом «казане». Здесь все упирается в личное развитие каждого человека. Это можно рассматривать системно, но все равно все упирается в самого человека.
Здесь можно было бы рассуждать так, что нас специально уничтожают. Удалением языка из школы сделан большой шаг к уничтожению языка. Понятно – народ изчезает. Это естественный процесс. Мы ведь не первый такой народ. План по уничтожению языка, возможно, был написан десять лет назад. Народ в этом своем положении, понимая, что идет процесс исчезновения языка, должен себе найти какой-то путь. Каждый должен задуматься о сохранении языка, культуры. За нас никто думать не будет.
– Искусство – в какой степени оно может спасать?
– Может приостановить.
Я не верю, что когда-нибудь пробьет «чистый как родник» татарский язык.
Но если мы какое-то время потерпим, выдержим, если останется сколько-то тысяч владеющих татарским языком, от них пойдет новое поколение. Тогда уже и нефть кончится, найдутся новые не загрязняющие воздух источники энергии. Мы в своей республике будем делать водородное топливо, снимать кино, говорить по-татарски, жить мирно, не воевать – такие времена, они настанут.
– Ты на самом деле в это веришь?
– Конечно. Вопрос в том, сколько татар к тому времени останется. Ты да я, Ильнар, Нурбек, Эльмир, Зайни, Йолдыз…
– Новое поколение татарской молодежи…
– Если честно, по пальцам пересчитать. Может, и по пальцам ног. Здесь не идет политика объединения. Если даже она идет, то в такой форме, что туда не особо хочется вступать. Возможно, этих людей больше. Они ведь еще рождаются. Из деревни тоже татары приезжают. Хотя уже начинают обрусевать, но пока в деревне говорят по-татарски. Могут появиться и режиссеры из Балтасей наподобие меня. Нет сомнения, что появятся новые писатели, композиторы. Каких-то особых условий не надо.
– Что ты думаешь об определении «интеллигенция»? Считаешь себя, городскую творческую молодежь интеллигенцией нового поколения?
– Я, если честно, не знаю, что такое интеллигенция. Я вообще не люблю так классифицировать людей. Это наши работники заводов, это наша интеллигенция, это наши богачи, а это – бедняки… Я как режиссер такое разделение не люблю. Возможно, такое деление и есть. Оно не сидит у меня в голове. Если начнем искать определение «татарская интеллигенция», тогда это как раз те, о ком я говорил, – осознанные, думающие, идущие вперед, задумывающиеся о языке, говорящие на татарском, интегрирующиеся в мир, люди, которые не варятся только в «казане».
– Сколько их у нас?
– Не знаю. Не считал. Наверное, много. Я на работу каждый день хожу по одной дороге, и каждый день вижу новых людей. Откуда они появляются? Я вообще не знаю статистики.
«завистливый народ»
– Бывают качества, присущие народу, нации, или ты считаешь, что каждый человек уникален?
– До этого я думал, что татарам свойственны какие-то хорошие качества. Осознанность, мудрость… Оказалось, говоря о качествах татар, я перечислял те, что я хотел бы видеть в себе. А если по примеру Айдара Шарипова начать раскрывать правду, то татарский народ – завистливый. Это – болезнь.
Человек ведь не может понять, что не надо быть завистливым. Ну ладно, маленьким ты завидуешь, это происходит инстинктивно. А когда я увидел это во взрослых людях, поначалу у меня чуть голова не взорвалась. Как же может быть так, что взрослый человек завидует?! Умный, повидавший жизнь человек. Ты видишь, что у него зависть есть и он ее выпускает. Видно через какие-то поступки – что-то недоговаривает, что-то зажал, какой-то проект не отдает…
У нас народ вымирает, наш язык исчезает, мы изо всех сил пытаемся что-то делать, а тут ты со своей завистью встреваешь… Это ведь, грубо говоря, Шах-Гали. Завистливые люди – предатели. Те, кто позволил себе завидовать,– предатели татарского народа. Ты стараешься что-то сделать, а кто-то «наверху» говорит «нет». Это его зависть. Вот такие болезни есть у татар.
Конечно, есть и хорошие стороны. Их называть нет смысла. Их мы все знаем, их много. Но из-за замалчивания плохих сторон у нас появились огромные дыры. Из этих дыр стали утекать наши богатства и создавать нам довольно большие проблемы. Сейчас нам надо, чтобы люди сказали себе об этих проблемах, каждый день перед сном повторяли как мантру: «Да, мы завистники, мы здесь сидим, мы завидуем тебе, мы не хотим тебя пропускать» – вот так должны очиститься, избавиться от этого. Если бы они стали очищаться, человечество двинулось бы вперед. Наверное, человек об этом должен задуматься.
Иногда удивляюсь – неужели об этом думаю только я один. Это ведь,наверное, должна быть настолько простая, обычная вещь. Каждый должен стремиться вверх. Не нравится работа – убирайся оттуда, уходи. Устройся на любимую работу и стань счастливым! Не нравятся условия – уезжай в другой город, стань счастливым там! Проблемы у тебя – реши эти свои проблемы.
– Кто для тебя величайшая личность из татар?
– До 29 лет я мог смотреть на людей как на индивидуальные личности. Со временем понимаешь: человек – это пчела. Пчела в одиночестве жить не может, она погибает. Только улей живет и может приносить мед. И с личностями так – хоть он и великий: чтобы он сформировался в эту великую личность, должна была наступить великая эпоха. Он писал, но чтобы это случилось, до него писали великое множество людей, если художник – тысячи создавали свои картины. Не так, что человек пришел и все изменил – есть то, что было до него, его время, его окружение. Есть люди будущего, которые после него читали созданные им произведения и признали его этой великой личностью. Без них тоже нельзя. Рассматривать человека в одном отрезке времени – в этом нет никакой логики. Я не могу назвать отдельную личность, я рассматриваю по периодам времени.
Нет комментариев-