Давайте начнем с того, что вспомним 1990-е годы, когда мы с вами познакомились, когда я пришел работать на телевидение. Вы к нам активно приходили на эфиры. Тогда были ваши еженедельные выступления с Татьяной Завалишиной. Это было в духе открытости, когда власть разворачивалась к людям лицом. Но все равно 1990-е годы называют лихими. Как вы себя ощущали в это время?
К моменту моего прихода на работу в 1989 году я уже зарекомендовал себя хозяйственником. И я был в своей тарелке, занимался хозяйством. В то время много всего происходило, даже бартерные отношения — когда денег не было. Но мы научились побеждать в тех условиях, которые были.
Были ведь очень разные ситуации на улицах, справедливые требования людей. Но мне не жаль ни одной минуты прожитого времени, чтобы мы что-то не так сделали и потом жалели. Те условия, которые мы создали казанцам, очень высоко ценят и по сей день.
Долгое время Казань была закрытым для туризма городом оборонного значения. Это тоже наложило свой отпечаток. Потом были моменты, когда уровень Волги поднялся на 17 метров и было подтопление всего города. Это были лихие годы, которые сказались на нашем развитии. У нас даже был недостаток мостов. Помните, налаживали переправу и делали понтонный мост.
Да-да, знаменитый понтонный мост. Современные казанцы уже и не помнят, какой он был палочкой-выручалочкой. А бандиты к вам в приемную не ломились?
Я тогда не знал, что это такое. Они боялись Искандера Галимова (в то время министр МВД РТ — прим. Т-и). Он тогда был как наша правая рука в городе. Может быть, они через него общались и к нам никаких подходов не искали. Хотя беспокойство и было, но мы приняли чрезвычайные меры по борьбе с преступностью. А потом и вся Россия их признала, но сначала осуждала, когда мы без суда и следствия арестовывали людей на 30 суток.
Эти все меры родились у меня в кабинете, когда мы ночами с Искандером Ильдаровичем сидели и прописывали их, а потом несли Минтимеру Шариповичу эти предложения. Он их тогда поддержал, и мы вышли на Госсовет, приняли закон по борьбе с преступностью. Потом начался процесс, когда они уже поняли, что им здесь делать нечего, и разбежались в другие города.
В Москву, в Питер уехали. Я сейчас книги читаю, воспоминания, и там это очень часто упоминается. Так вы с охраной ходили? Как вы вообще не боялись? Или у вас внизу охрана сидела и никого не впускала?
Да, охрана со мной ходила, это были сотрудники милиции, один-два, по-моему, но я прекрасно понимал, что это ни к чему. Потом уже, когда я работал полпредом на Дальнем Востоке, там тоже ФСОшные ребята охраняли. Мне все время жалко было, потому что если поставят такую задачу, то это не помеха для них (бандитов — прим. Т-и).
Вы внутренне понимали, что они на другой стороне баррикад? Что они за законом?
Конечно. Я это понимал при каждодневных сводках. Каждое утро начальник УВД звонит и рассказывает — случилось то-то, такие-то смерти, такие-то происшествия и т.д.
Много смертей было?
Конечно. Много было смертей, много было и переживаний. Это же наши люди погибали, наши люди оказывались в таких ситуациях, были незаслуженно обиженными и т.д.
Каково вам было осознавать, что вы были градоначальником в месте, где родился «Казанский феномен»?
У меня была только одна задача: сделать так, чтобы это черное пятно с нас смыть. Я понимал, что нужно сделать все, чтобы этого преступного феномена не стало.
Скажите, каков был в то время рабочий график Камиля Исхакова? В нем было время на сон?
Вы знаете, таких моментов было мало всегда, но особенно запомнилось время перед тысячелетием в 2005 году. Оказывается, человеческий организм способен круглый год работать без всяких выходных и отпусков и при этом спать три-четыре часа. Когда я с работы очень поздно ехал, 25 минут в машине спал, приезжал почту разбирал. Оказывается, может человеческий организм выдержать это дело. Как раз в то время я не уделял время никаким посиделкам, была сплошная работа, потому что хотелось очень много сделать, а времени нисколько не оставалось.
Многие поражались вашей работоспособности. На чем вы «сидели» тогда? На БАДах или на чем?
Меня выручало мое спортивное прошлое. Человек, который занимался спортивной гимнастикой, может собрать все свои силы в кулак, когда к снаряду подходишь.Там же все непросто: надо рассчитать, какой ты поворот сделаешь, докрутил-недокрутил. Ты прокручиваешь в голове все эти моменты, и у тебя очень сильная концентрация. Видимо, это больше всего мне помогало собраться.
То есть таблетки имени Исхакова не существует?
Нет (смеется).
Давайте поговорим о крупных проектах, которые в конечном итоге позволили Казани стать тем, чем она стала. Вы уже упомянули ветхое жилье, это одна из грандиознейших программ. История ее достаточно описана, но я хочу задать, может быть, риторический вопрос: почему в республике получилось? Что такое руководство Татарстана, Минтимер Шарипович, Рустем Нургалиевич, вы лично, сделали, чтобы у нас эта программа пошла, и почему она не получилась в других регионах?
С тех пор, когда мы завершили это дело, я наблюдаю, как все получилось. Не хочу использовать слово «подвиг», но такую программу никто не делал и не сделает больше в России. А за рубежом тем более, там просто такого нет.
Вы знаете, очень тяжело нам было смотреть на это прошлое. Очень тяжело переживал Минтимер Шарипович. На этих людей было тяжело смотреть. Ведь они — самые коренные казанцы, никто из них не приезжий. Но они жили в жилье времен войны, где в два раза уплотнили жилплощадь, заняли подвалы и чердаки. И это — коренные жители, у которых нет возможности улучшить свои жилищные условия. Для них не было света в конце тоннеля, а город нужно было преображать. Нужно было не просто картинку сделать, надо было людей сделать другими. Но человек никогда не станет другим, если не изменятся условия его жизни.
К примеру, туалет на улице. Это ведь десятилетиями продолжалось.
Да, психологически очень сложно, а мы создали такие условия, что человек может и детей лучше воспитывать, и сам может бросить пить. Может, он беспробудно пил. Самое главное — мы переделывали людей, которые там были. Без нас бы они никогда не смогли, поэтому мы пошли на самые крайние меры.
Помню, Минтимер Шарипович запер нас с Равилем Муратовым (в то время зампред Правительства РТ — прим. Т-и) и сказал — выдумывайте какие хотите программы, хоть самые сумасшедшие. Мы и придумали: налог новый ввели, сборы пошли и т.д. Мы создали экономическую модель, которая потом позволила решать все остальное.
Вся беда в других местах в том, что для начала нет экономической модели. Мы, благодаря получению суверенности, начали ею пользоваться. Я же работал в Минрегионе замминистра и знаю, какие там модели собираются.
Представляете, мы переселили 100 тысяч населения нашего. Мы ведь считали программу выполненной, только если человек конкретно переехал в новое жилье, а не просто, что дом сдан. Однажды прилетаю из какой-то заграничной командировки с долларами в кармане, и мне нужно проверить, как главы районов сработали по переселению в Азино. Заезжаю в Азино, там все хорошо, окна горят, люди заселились, а около одного подъезда сидят бабка с дедом, а рядом — куча их вещей. Видимо, наши ребята приехали, сбросили с машины все и уехали. Я думаю, как им помочь, что сделать, один ведь не перетащу, даже если захочу. И вдруг слышу, что где-то рядом мальчишки кричат, играют, а это уже где-то второй час ночи. Я пошел на звук, увидел их и говорю — пацаны, вот вам 100 долларов, давайте решим все. Хватаю ребят, мы вмиг все подняли, и я поехал домой. Это, конечно, не типичный пример, но этот случай мне хорошо запомнился.
То есть вы успели реализовать это в нужное время в нужном месте. У других регионов этого не получилось, потому что вовремя не сообразили. Как вы убеждали собственников из своего кармана перечислять деньги в фонд?
Примерно 80 процентов людей не надо было даже убеждать. Они сами прониклись и понимали это. Потому что там их родственники, знакомые могут жить. Но, конечно, они не могли сделать сами все и полностью, ведь 100 тысяч населения — это же целый маленький город. И они мне говорили — мы деньги найдем, но вы только сделайте остальное. И большинство руководителей с полным пониманием это делали.
А что с теми двадцатью процентами, которые не совсем проникались этим духом взаимопомощи?
С отдельными приходилось разговаривать. И приходилось это делать по-разному, может, иногда даже применяли превентивные меры. Но это было достаточно редко. И если даже наши превентивные меры не помогали, то мы просто говорили — ладно, обойдемся, живи своей жизнью. И он просто оказывался в изоляции.
Вас сильно критиковали за лоббирование строительства метро в Казани. Ваши критики были правы? Или наоборот, нынешнее метро — торжество ваших идей?
Эта идея родилась ровно с того момента, когда в Казани появился миллионный житель. Не я был тогда у руководства. У нас тогда появилось право, установленное государством, — начать процесс метростроения. Но из-за разных сложностей, разных ситуаций мы не попали тогда.
И мой предшественник Александр Бондаренко тогда остался работать в аппарате и занимался только метро. И он всю черновую работу по метростроению дотащил до такого уровня, когда мне можно было за это взяться и продвигать эту идею на самых высоких уровнях. Там было много сложностей — нам проектировали в Нижнем Новгороде, они плохо знали нашу транспортную схему, соединяли станции в неправильных узлах и так далее. В итоге мы на голом месте создали подрядчика, проектную организацию, заказчика, и вот тогда все пошло. И потом мы ездили заказывать специальный тоннелепроходческий комплекс в Канаде, который был сделан специально для наших грунтов.
И тогда много голосов было — вот зачем вы деньги в землю зарываете, отдали бы нам и так далее. Чего только не было.
А сейчас вы знаете, сколько перевозит наше метро людей?
Сто тысяч человек в день. Я обалдел, мне недавно сказали. И представьте, если бы эти сто тысяч сели бы на машины и требовали бы себе общественный транспорт.
Мы бы уже встали. У нас же гости города удивляются, когда приезжают сюда. Говорят — у вас пробок нет. И действительно, в Казани сегодня нет таких серьезных пробок.
Ну вы помните, какая раньше была улица Вишневского? Мы очень много занимались расширением улиц в то время. Честно скажу — мы даже в кошмарном сне не могли представить такое количество автомобилей у наших горожан.
И это тогда. А представьте сейчас? По-моему, на 12–15 процентов растет в год.
Вот мы все говорим, что бедно живем. Но когда смотришь, то главная проблема сейчас стала не жилищная, а то, что припарковаться негде.
Что у вас вызывает сожаление? Что вы не сделали, что сейчас выходит боком городу? Может быть, не так что-то спроектировали, земельные участки не тем дали? У вас есть такое чувство, что что-то было не так?
Такого чувства нет. В одно время меня очень ругали, когда мы огромное количество муниципального жилья и объектов признали памятниками истории. Нашли в них маленькое зерно, которое было, — деревянную архитектуру, какие-то кирпичные строения. Мы слишком много таких объектов признали памятниками и сделали это одним махом. Сейчас эту историю вообще никто не помнит. Но позднее законодательство пошло именно в этом направлении, и все стали заниматься охраной памятников, они сберегаются благодаря этому закону. Но тогда закона не было, а сохранять было как-то было нужно, и мы тогда пошли на это дело.
Вас Рустам Нургалиевич не критиковал? Он же сейчас высоко сидит и видит эти нелепые «свечки» посреди города? И люди критиковали за отсутствие какой-то градостроительной политики, которое шло еще с тех времен. Рустам Нургалиевич же сам ходит и смотрит город, этажность запретил выше определенного этажа ради сохранения облика центра.
Он просто молодец. Как он находит на все это время, я просто удивляюсь. Нам этого в то время не хватало. Потому что нужно не только уметь запрещать, но и найти механизмы для того, чтобы это потом еще и выживало все. Откровенно говоря, я таких особых моментов с критикой не припоминаю себе. Понимаете, в то время, чтобы прийти к сегодняшнему дню, нужны были какие-то элементы вызова. Может быть, если бы мы тогда не сделали этого, то и сегодня не пришли бы к такому окружению. Нужны были элементы вызова, которые не воспринимались тем поколением, критиковались и так далее. Ну а потом, как видите, стало все нормально.
Теперь пара вопросов о Дальнем Востоке. То, что там происходит сегодня, — протестный электорат, недоверие «Единой России», представителям власти. Когда вы там были полпредом, вы чувствовали, что там зреет что-то подобное? Почему это там вспыхнуло?
На Дальнем Востоке особый народ. И хорошие люди все. Но они брошены страной. Сесть на самолет, полететь — не позволяет карман. На поезде поехать — очень мучительно и долго. И связь с родственниками у них невозможна, они живут в каком-то нехорошем состоянии. Когда я поехал туда на работу, Владимир Владимирович мне говорил: «Подними там экономику, сделай так, чтобы там все было». Когда я приехал, единственным механизмом экономического подъема были федеральные целевые программы. Федеральная программа есть и сейчас, но тогда она была 2 миллиарда, а когда уезжал — 500 миллиардов, плюс Владивосток к АТЭС готовился. Это же все по крупинке собралось, это все с каждым губернатором вместе. Поэтому таких проблем было очень много.
После того как я уехал оттуда, меня друзья пригласили на рыбалку на Камчатку. Но меня срочно в Москву вызвали, и погода испортилась, вертолет, на который я рассчитывал, не мог подняться. Я вынужден был сесть в машину своих друзей и мчать по всему полуострову. Когда я ехал, то видел, как строится дорога, которую я в программу включал. Подъезжая к переправе, увидел, как ребята строят мост, который тоже мы в программу включали. И в такие моменты очень тепло на душе становится. Думаю, что все мы правильно сделали.
Хотел бы вернуться к своему вопросу: почему же протест вырвался как гнойник именно на Дальнем Востоке? Что такого там особенного? Пользуясь отдаленностью власти, губернаторы там воруют, что ли? Сколько скандалов было. Вы очень хорошо знаете все это.
Да, вы все правильно сказали. У руководителей есть одна ошибка, мы народ свой считаем глупым, но народ наш намного умнее, чем мы думаем. И эта недооценка своего народа порождала разрыв между руководителями и простыми людьми, власть отдалялась от народа. И, оторвавшись, руководители позволяли себе многое, думая, что народ не видит, не замечает, не понимает. А гной копится в течение долгого времени, затем прорываясь. Подобные случаи уже были, но носили менее масштабный характер, и мы находили выходы из этих ситуаций. Нынешний сильный протестный бунт пошел, наверное, потому, что многие проблемы в течение длительного времени не решаются, оставаясь на уровне обсуждений.
Не могу не спросить еще об одной вашей страсти. Вы считаетесь крестным отцом нашего футбольного клуба «Рубин». Ходите ли вы на футбол сейчас?
Конечно хожу. Я ни одной домашней игры не пропустил за все это время. Всегда переживаю за клуб, а сейчас особенно сильно. Мне очень обидно, что мы оказались в такой ситуации.
«Рубин» стал частным клубом. Считаете ли вы, что это поможет решить вопросы, накопившиеся за несколько лет?
Честно говоря, клуб всегда был частным. Управление было таким же, деньги вкладывались те же. Плохо, что мы пошли наперекор с УЕФА, не прониклись правилами fair play до конца. В свое время нам с Валерием Сорокиным удалось наработать модели по новым правилам, но все рассыпалось. Мы на себя вызвали бурю, а сейчас вынуждены выкарабкиваться с имеющимся материалом. Я думаю, что благодаря такому трудоголику и специалисту, как Курбан Бердыев, все получится. Но мы пройдем через великие трудности, каких у нас еще не было. Было время, когда клуб вообще выпадал из профессионального футбола, выпадал из второй лиги, но нам удалось его подхватить. Были свои трудности, но не такие, как сейчас.
То есть сейчас ситуация сложнее, чем когда «Рубин» вытаскивали из второй лиги?
Намного сложнее. Потому что сейчас существует огромный разрыв между ожиданиями, возложенными на нас, и нашими возможностями. Мы стали клубом, о котором знают и в России, и в Европе. Но состояние, в котором мы находимся, оставляет желать лучшего. От нас многого ждут, но пока не получается.
Видите ли вы для «Рубина» свет в конце тоннеля ? Надежда есть?
Да, конечно. Тем более я уверен, что Рустам Нургалиевич поможет в такую трудную минуту. С помощью сверху, в том числе и в организации fair play, я думаю, что все будет хорошо.
Что вы чувствуете, глядя на проекты, реализованные в Казани благодаря вашим усилиям?
Я буквально летаю на крыльях, глядя на то, что мы сделали. Испытываю много радости, потому что много вокруг того, к чему мне удалось приложить руку. Наши нынешние руководители очень много делают, продолжая то, что мы начали в свое время. И в этом смысл моей жизни — когда я радуюсь, видя плоды своего труда.
Нет комментариев-