Если бы свершилось чудо и появился самый настоящий татарский государственный музыкальный театр, то его примой была бы Илюса Хузина. Но пока такого театра нет, и Илюса Хузина не прима, однако уже сейчас ее можно назвать украшением любого концерта в Татарстане – официального или неофициального.
Илюса Хузина – певица, лауреат международных конкурсов. Она активно участвует в мероприятиях новой татарской молодежной культуры. Она неравнодушна к тому, что происходит в области национального искусства, и имеет свое обоснованное мнение по вопросам, волнующим современное татарское общество.
«Шәһәрчеләр» – специальный проект информационного агентства «Татар-информ» о творчестве представителей современной татарской городской культуры. Главное правило проекта редакция определила так: герои ведут нас в любимые и дорогие для себя места Казани.
Илюса привела нас в Казанский кремль. Летом мы могли бы с ней погулять по территории кремля, но так как на дворе уже зима, нас у себя приютил центр «Эрмитаж-Казань». Спасибо им!
Сотрудничество Казанского кремля с Государственным Эрмитажем началось в 1997 году с выставки «Сокровища хана Кубрата». В 2004 году, перед 1000-летием Казани открылся центр «Эрмитаж-Казань».
– Казанский кремль – это в первую очередь история. Когда ко мне в Казань приезжают друзья, знакомые, я всех веду сюда. Потому что здесь архитектура, история, виды на город. Сама впервые побывала здесь еще школьницей, когда приезжала в Казань на детский конкурс. Мечеть «Кул Шариф» только достраивали, внутри здания шли работы. Кремль запомнился как очень красивое место – его величественные здания, собор, «Кул Шариф», башня Сююмбике, улица Кремлевская… Город я постепенно начала узнавать уже будучи студенткой – районы Казани, ее самые красивые места… И влюбилась в Казань.
– В каких местах Казани для тебя больше всего ощущается присутствие татарского, национального?
– Конечно, это в первую очередь Старо-Татарская слобода, где театр Камала. Мы с друзьями обычно идем от кремля к татарской слободе.
– А в других городах Татарстана? Ты чувствуешь, что они татарские? Например, города Закамья, откуда ты сама родом.
– Я родилась и выросла в Елабуге. Не могу сказать, что это татарский город. То, что я говорю на родном языке, думаю, пою, это благодаря воспитанию родителей. Конечно, в Елабуге тоже стараются поддерживать татарский язык, культуру. Моя мама была артисткой художественной самодеятельности, пела в вокальном ансамбле «Рэйхан». Я выросла в этом ансамбле. Думаю, из-за того, что росла в творческой семье, во мне и есть сейчас этот татарский, национальный дух.
– Значит, это у тебя от семьи?
– Семьи и вокального ансамбля. По вечерам после работы мама брала меня с собой на репетиции. Таких детей, как я, там было несколько. Наши мамы пели в несколько голосов, а я, например, могла петь все голоса. Так музыкальное воспитание было дано мне с детства.
– Карьера певицы у тебя сложилась достаточно успешно, сама ты довольна?
– Я очень довольна, что стала певицей. Потому что, когда заканчивала школу, передо мной стоял выбор – идти в школу преподавать, как моя мама, или петь. Мама, конечно, советовала выбрать профессию учителя, так как считала, что она дает какую-то стабильность. Я думала очень долго и даже стала готовиться к поступлению в пединститут в Елабуге. Но за несколько месяцев до конца учебы в школе поняла, что желание стать певицей во мне сильнее, и, набравшись храбрости, все же выбрала эту стезю.
– Ты ведь уезжала в Европу и успешно там выступала. Почему решила вернуться в Казань?
– Контракт можно продлить и сейчас. Я так и делаю. Но я человек Казани, я люблю Казань. Здесь источник энергии для меня, здесь я беру себе силы, здесь общаюсь с родными, друзьями. В последнее время жила в Европе, была на гастролях в разных странах. Эти гастроли меня вдохновляют, получаю много опыта. Но там у меня нет «своих» людей – друзей, родных. Мне надо каждый день видеться с друзьями, общаться, разговаривать с ними на родном языке. Могу по контракту уехать на полгода, могу там петь всю зарубежную программу, но моя душа требует татарской песни, и я приезжаю сюда, пою эти произведения и, зарядившись какой-то силой, энергией, вновь уезжаю.
– Как принимает Европа? Исполнители из России – кто вы для Европы?
– Для Европы мы хорошие артисты, с хорошим тембром, фактурные, талантливые, с покладистым и гибким характером. Потому что бывают разные ситуации: иногда партию приходится выучить очень быстро – за день или за несколько дней. С этой стороны исполнители, скажем, из стран СНГ – Казахстана, Украины, России – очень способные. Допустим, я человек, который учился в Германии, некоторое время жил там, но я не житель Германии и меня никогда не будут воспринимать как немца. Если буду петь по-немецки, у меня все равно будет акцент, например. И на английском у меня также будет акцент. Это неизбежно. Мы там никогда не сможем быть своими. Но все же я очень довольна тем, что работала в Европе. Слава богу, там нас любят, уважают, ждут. Там для меня всегда возникают какие-то проекты – могу сказать, что с этой стороны мне повезло.
– А где же у них свои исполнители? Или их нужно очень много?
– Возможно, причина в том, что нация немного оскудела на таланты, «посерела» – здесь я ни в коем случае не хочу оскорбить кого-то. Но во время учебы в Германии мне пришлось участвовать в проекте, и там из восьми участников только двое были немцами – остальные из Китая, Кореи, Австралии, России. У корейцев, китайцев очень сильная техника исполнения, но, когда я их слушаю, не ощущаю какого-то тепла, скорее оцениваю только с профессиональной точки зрения: «Ага, вот этот прием сделал, вот так спел». А когда поют наши – проникает в душу, у наших очень красивый голос, тембр.
– Значит, кадры для Европы поставляют азиатские страны и Россия?
– Это мое наблюдение. Возможно, в другой стране по-другому. Наверное, испанцы в пении сильнее, итальянцы, слов нет, прекрасно поют. Думаю, дело здесь в нехватке тембров. У певца может быть хорошая техника, но при этом тембр не очень красивый. Довольно часто при прослушивании у нас прослушивают именно тембр.
– Голос с красивым тембром – это наша национальная особенность?
– Да, хочется так думать.
– А Татарстану нужны наши голоса с красивым тембром?
– Конечно, нужны.
– Тебе приходится самой напоминать, что нужна Татарстану, или сами зовут?
– Скажу по секрету, вот полгода не была в Казани, и мне все эти полгода звонили, спрашивали, когда же я приеду. «Ты очень нужна – успеешь приехать вот к этой дате?» или «Очень нужна этому проекту – сможешь быть в Казани?». Были такие звонки постоянно.
– Вот ты сейчас в Казани, всегда востребована? Или и без работы иногда сидишь?
– Безусловно, концерты не могут быть каждый день. Но такие периоды, когда нет концертов – тоже очень нужны. Потому что мы должны отдыхать – во-первых. Во-вторых, за этот промежуток мы записываем новые композиции. Занимаемся творчеством. Работа есть, спасибо Аллаху.
– Ты ведь готовилась стать учительницей, в будущем видишь себя педагогом?
– Педагогикой я интересуюсь. Это интересная для меня область. Я студенткой вела уроки фольклора в Казанском музыкальном колледже. Но для этого требуется очень много времени и энергии. Ты или собой занимаешься, или учениками. Потому что преподавать, обучать – это не просто прочитал лекцию и ушел. И даже чтобы лекцию прочитать, нужны энергия и время. Три раза в неделю ты должен вести урок, это – минимум. А если это специальность – четыре раза в неделю. Если возьмешь 4 – 5 учеников, твоя неделя уже и заполнена. Я часто уезжаю за границу, поэтому пока преподавать не могу. Если я работаю, то работаю с полной отдачей. Поэтому в данный момент педагогикой не могу заниматься. Это моя мечта на будущее. Мой преподаватель Клара Хайрутдинова тоже в педагогику пришла со сцены, я считаю, что она одна из лучших педагогов.
– Илюса, как человек, который пел в европейских залах, скажи, пожалуйста, у нас в казанских залах существует проблема акустики?
– Акустика – один из очень нужных и важных факторов для певца и музыканта. Проблема даже не в зале, а в звукооператорах. Может быть так – во время репетиции один звук, а во время концерта может звучать вообще по-другому. В Казани вопрос звучания, к сожалению, очень актуален.
– С чем это связано?
– Это нехватка кадров, у нас звукооператоров не готовят, насколько я знаю. В других странах, говорю по своему опыту, звукооператор – это человек, который сам является музыкантом. Окончивший технический университет не может делать звук. А у нас за пультом иногда сидят самоучки. Конечно, мне хочется надеяться, что у нас в Казани будут хорошие звукорежиссеры. Они есть, но их не особо много, к сожалению. Сейчас вот подрастает новое поколение. «Ушки хорошие», – говорим о хороших звукорежиссерах. Это люди и сами побывавшие на сцене. Может быть, не пожелавшие выйти на сцену музыканты возьмут эту профессию. Я бы хотела, чтобы они прошли обучение за границей или в Москве. Чтобы им создавалась такая возможность. И нам было бы легче работать.
– Давняя мечта татар – музыкальный театр. Ты могла бы стать артисткой музыкального театра?
– Конечно, мечтаю. Это очень интересный мир. Как-то с другом разговаривали в Камаловском театре. Ведь Камаловский – это сам по себе отдельный мир, ты погружаешься в этот мир, он как единый организм… Если бы и у нас был такой театр – жили бы мы так же, такими же чувствами и эмоциями, также вращаясь в своей среде, атмосфере? От премьеры к премьере, от спектакля к спектаклю. С одной стороны, да, это здорово, живешь как одна семья. С другой стороны – герметичность, туда ничто другое проникнуть не может. У нас нет театра – из-за этого нам иногда приходится уезжать за границу. С одной стороны, хорошо – получаем опыт, работаем с новыми людьми, завоевываем новые сцены, разучиваем новые произведения. А с другой – как-то неуютно в душе от мысли, что у нас в Казани нет музыкального театра. Конечно, мы мечтаем о нем, хотим, чтобы он был. Живет мечта, что поставим новые прекрасные спектакли.
– Смогла бы создать на сцене образ Сююмбике?
– Не знаю, возможно, я не Сююмбике. Я не вижу себя в роли Сююмбике.
– А кем себя видишь? В национальной опере?
– К сожалению, все они драматические образы. Не могу сказать, что эмоционально это легкие оперы. Я себя больше представляю как Сюзанна в «Свадьбе Фигаро». В татарских произведениях, возможно, Алтынчеч («Златовласка» – опера Назиба Джиганова на либретто Мусы Джалиля. – Ред.) – моя партия. Мне не приходилось петь их от начала до конца.
– Сэрвэр в «Башмагым» («Башмачки» – музыкальная комедия композитора Дж. Файзи по пьесе Т. Гиззата. – Ред.)?
– Да, партия Сэрвэр мне близка. Это мой образ.
– Мы тебя видели на фестивале «Узгэреш жиле». Но для тебя продолжения этой истории не оказалось.
– Участие в этом проекте всегда большая радость для музыкантов, еще одна возможность окунуться в какой-то другой мир. Уже в начале проекта было запланировано, что артисты будут меняться год за годом. Это – обычный процесс. Я здесь не вижу ничего сверхъестественного.
– Что для тебя «Узгэреш жиле» – реконструкция татарской песни? Что это за проект?
– Можно и так сказать. Можно также сказать, что это взгляд на песню с другого ракурса. Это омоложение произведений. Потому что наша молодежь такую музыку не слушает. А я выросла на этих песнях. Через них родилась любовь к татарской музыке. Это – прекрасный, восхитительный мир татарской музыки. Это – ретропроизведения. Я и сама с любовью исполняю ретрокомпозиции. По-своему их меняю. Например, перед тем как исполнить песню «Жидегэн чишмэ» очень долго думала – записать ее или нет. Ведь я не пою ее как Зухра апа Сахабиева. А песня проникла в душу каждого слушателя через ее звучание, ее тембр. Что получится, если я запишу эту песню, в своей интерпретации – очень долго думала, сомневалась. Сейчас я с удовольствием ее исполняю. Возможно, кому-то и не нравится, как я ее пою. Я пою ее как-то по-своему, я не старалась кого-то повторять.
– Да, старшее поколение настороженно относится к желанию молодежи придать новое звучание ретро-песням.
– Возможно, и мы через годы почувствуем то же, что и они, захотим, чтобы эти песни оставались как есть, нетронутыми. Старшее поколение не виню, не обижаюсь. Они – первые исполнители этих песен. Они песню так услышали, так записали. Так пели. И мы их поем – и нами двигает желание сохранить эти композиции, не дать им исчезнуть. Чтобы они жили. Записываем новые аранжировки, работаем с музыкантами. Эти песни – они ведь такие красивые, мелодичные, и стихи у них просто прекрасные!
– Одна из целей «Узгэреш жиле» – показать наше искусство миру. Ты как человек, работавший в Европе, скажи – это им надо? Мы им нужны?
– Конечно, нужны. К примеру, в рамках своего контракта я в течение полугода давала свои концерты в Европе. Концерты небольшие, программа всего на час. Композиции я подбирала сама. И наряду с мировой классикой исполняла и татарские песни. Например, «Эллуки». В конце каждого концерта ко мне подходил зритель и в первую очередь интересовался этим произведением. Многие признавались, эта песня трогала их настолько, что на глаза наворачивались слезы… Кто-то говорил, что она просто «уносила» куда-то, заставляла забыться… Радует, что татарские песни имеют такое эмоциональное воздействие на слушателя. Я стараюсь исполнять татарские произведения в каждом своем выступлении. Я так хочу, это мое желание, я очень люблю их исполнять.
– А для европейского зрителя ты кто – татарка или русская?
– Перед каждым концертом я немного говорила о себе – о Казани, Татарстане. Что Казань, Татарстан – это один из регионов России. Я всегда с собой знакомлю только как с татаркой.
– Значит, для них ты татарка?
– Да.
– А татары для них кто?
– Танцовщики знают Нуриева. Из оперных исполнителей стараюсь ознакомить с Альбиной Шагимуратовой. Венеру Гимадееву, Аиду Гарифуллину некоторые знают. Они о татарах иногда слышат впервые. Некоторые при упоминании татар вспоминают татаро-монгол. Я им стараюсь рассказывать о булгарских землях.
– Каким видишь будущее татарской песни?
– Будет язык – будет жить.
– А если языка не станет, песня, музыка не могут сохранить себя?
– Если бы в моей семье не говорили по-татарски, не было татарской музыки, я бы вообще не пошла в направлении татарской музыки.
– Хочешь сказать, что без языка, сама по себе национальная музыка не в состоянии сохранить нацию?
– Я думаю так, предполагаю. Для меня самой разговаривать по-татарски – это потребность.
– Много таких, у кого есть такая потребность?
– Не знаю, я говорю о себе. Я, когда бываю за границей, дохожу до какого-то предела – мне очень надо поговорить на родном языке. По телефону говорю с родителями, друзьями. На сцене подхожу к кому-нибудь, и хочется сказать по-татарски. Говори, не говори – не понимают…
– Кто-то испытывает глубокое чувство любви к родному языку, а кто-то к нему равнодушен – от чего это зависит?
– Что касается меня, то маленьким ребенком я ведь и говорить по-русски не умела. Когда пошла в садик, слова по-русски не знала. Я вообще в детстве была «болтушкой», много говорила, много смеялась, шутила, пела. Когда меня отдали в садик, я там не разговаривала ни с кем. Потому что я не умела говорить на русском языке, я его не понимала.
С нами жила бабушка моей мамы. Думаю, и она сыграла свою роль. Потому что пока родители были на работе, бабушка меня учила песням – каждый день по одной песне. Эти песни вечером я пела маме и папе, давала «концерт». Тогда ведь и канал «Татарстан» начинал вещать только с пяти вечера. Телевизор в нашем доме включали только в пять вечера, и мы смотрели только татарский канал.
– Сейчас дети уже не растут с бабушкой – бабушки работают.
– Конечно, бабушки и дедушки – это из тех людей, кто сохраняет язык и дает его детям. Если с одной стороны это родители, то с другой – бабушка и дедушка. Поэтому я не хочу уезжать на проживание в другую страну – не хочу, чтобы мои дети росли вдалеке от бабушки и дедушки, хочу, чтобы они виделись, общались. Это мое желание, мечта.
Нет комментариев-