— Ильдар абый, уж если не в истории татарского театра, то на сцене Камаловского театра уж точно, наверное, самые востребованные артисты — это отец и сын Хайруллины. Дело в таланте или же есть другие причины?
— Нет же, нет…
— В крайних спектаклях мы вас видим…
— А куда девать предыдущие три года затишья? Столько периодов без ролей! Спрашиваешь: «Почему меня нет?» Отвечают: «Не видим тебя». Судьба артиста тяжела. Он смотрит в рот режиссеру — ждет своей роли. Может быть, я хотел бы сыграть такие роли… Может, и талант у меня есть. Я по-своему считаю так, а режиссер меня не видит. Артист может в течение года играть в трех спектаклях, а потом три года сидеть без роли. Такова наша судьба. Но это здорово бьет по нервной системе…
— Не выходить на сцену?
— Нет, не только. Приходишь в театр — вывесили приказ на новый спектакль. Тебя нет! Второй раз — нет. Начинаешь волноваться. Третий раз… Снова нет, и ты уже переживаешь. Я переживал очень тяжело. Лет десять назад коллега Дания Нуруллина после очередного такого приказа говорит: «Зачем переживаешь?» Отвечаю, что меня снова нет. «Нервничаешь из-за этого? Но роль у тебя от этого не появится. Береги себя, наплевать на остальное», — сказала она. Сейчас я к таким вещам отношусь спокойнее, может, и возраст дает знать. Настраиваешь себя — нет так нет. Если суждено сыграть — будут еще роли…
— В какие периоды работы в театре вы играли больше, а в какие оставались в стороне?
— Изначально все пошло хорошо. В 1970 годах роли следовали одна за другой. Получил все возможные премии. В восьмидесятых перестали брать. К концу 80-х снова был подъем — сыграл в спектаклях «Ике хуҗаның хезмәтчесе», «Сөяркә»… Роли приходят поэтапно: одна тянет за собой другую, третью, четвертую. Вот сейчас, субханаллах, Фарид Бикчантаев взял в спектакль «Исәнмесез!». Затем дал роль в «Мәңгелек буран», потом в спектакле «Өйләнәм». Благодарен Всевышнему, есть что сыграть в юбилей. Знаете, не очень воспринимаю юбилеи с концертом, с воспоминаниями. Артист на своем юбилее должен играть.
— Вы считаете сына (артист Камаловского театра Искандер Хайруллин. — Авт.) талантливее себя?
— А как же! Боюсь сглазить, поэтому не хочу говорить на эту тему.
— А Искандеру здесь не тесно? Как отцу вам не хотелось его куда-нибудь отправить?
— После спектакля «Чайка» его пригласили в «Современник». Галина Волчек сказала: «Будешь играть Чехова в Москве». Искандер отказался. «Это не мой мир, мой мир — здесь, в татарском театре», — сказал он. Своя земля, своя среда. Там он был бы чужим…
— Что такое талант?
— Это стимул работать. Я преподаю уже 46 лет. Первое, о чем я говорю студентам в первый же день: «Не думайте, что у вас есть талант. В нашей работе талант составляет всего 25 процентов, 70 процентов — старательность и любовь к профессии, и остальные 5 процентов — это удача, случайность». После периода затишья приходит большая роль — и вот актер должен быть готов к такой случайности. Для этого необходимо каждый день совершенствоваться, учиться. Приходилось видеть людей талантливых, и очень талантливых! Сыграет пару ролей, и его начинают восхвалять. Тот начинает верить в свою исключительность, начинает выпивать, приходит на репетиции без подготовки. Такой талант недолго растерять.
— Вы жалеете или ругаете тех, кто разбрасывается своим талантом?
— Чувствую горечь. Всевышний дал ему дар, а он так наплевательски к нему отнесся. Особенно если он проучился у меня… Ведь я возлагаю на него надежды, а он тратит впустую мои старания, мой труд. Он либо сходит с пути, либо уходит в другую профессию.
— Значит, вы не жалеете о том, что не смогли ему что-то донести?
— Нет. В театральном училище мы не обучаем студентов, мы помогаем им учиться, можем указать более правильный путь. В театральном училище нельзя обучать по шаблону. Мы воспитываем личности. В это дело нельзя соваться, ограничивать рамками, мы должны открыть его настолько, сколько в нем заложено. Всё зависит от самого студента. Плохой педагог тоже старается, работает на результат.
— Стало много невежественных артистов, без своего мнения. Такие и раньше были или это проблема современности?
— Проблема современности.
— А каким были артисты в вашей молодости?
— Мы много читали.
— Вы говорите о целом поколении?
— Да. В Казанском театральном училище мы были первой татарской группой Марселя Салимжанова. С нами учились Фирдаус Хайруллина (1951-2003), Дамира Кузаева (1948-1993), Рустем Абдуллаев. Это была необычайно красивая эпоха — вторая половина 60-х годов. Татарская литература переживала небывалый подъем: Аяз Гилязов, Нурихан Фаттах, Мухаммет Магдеев… Сейчас я почти не вижу читающих студентов.
— А они умеют читать на татарском?
— Трое детей из четырнадцати не умеют говорить по-татарски. И только примерно пятеро из них могут быстро читать на татарском языке.
— До окончания училища они научатся?
— Нет, конечно. Незнание языка — это катастрофическая ситуация. Даже если человек говорит на татарском языке, есть еще такое понятие, как словарный запас. Они разговаривают на каком-то примитивном языке: «Здравствуйте, хочу есть, я иду в кино…» Я учу студентов доносить свою мысль до собеседника, строить диалог — этому еще можно научить. Но для построения диалога нужен активный словарный запас. А откуда приходит запас? Через чтение книг! Приходиться заставлять читать.
— В годы вашего студенчества те же Магдеевы были современными писателями. Наверное, сегодняшнюю молодежь нельзя заинтересовать вчерашним Магдеевым.
— Нет…
— И что же им тогда читать?
— Я даю им читать произведения Амирхана Еники. Национальный курс, поэтому читаем Галиаскара Камала, Карима Тинчурина, Тази Гиззата. А еще есть Фатых Амирхан. Там жизнь татар изображается по-иному. Дети читают с удовольствием.
— А современная литература?
— Нет. Современной литературы нет! Давно нет!
— Как давно нет?
— С эпохи перестройки. Во-первых, не стало наших великих. Прозаиков…
— Новые…
— Нет. Новых нет. Не пришли. Последнее, что я читал, были романы Зульфата Хакима. Прочитал их за один присест. В произведениях Зульфата Хакима читателя удерживает сюжетная канва. Они были последними. А когда берешь в руки что-то из современного… Нет, душа не лежит. Написано плохо, нет мысли…
— Вы имеете в виду только прозу?
— Прозу. Я не очень понимаю поэзию. Не специалист. Для меня гениальны Гаяз Исхаки, Аяз Гилязов, Мухаммет Магдеев, Амирхан Еники… Выделяют гранты, раздают премии… Нет литературы, заставляющей дрожать…
— После ухода Туфана абый (драматург Туфан Миннуллин. — Авт.), у нас еще остались драматурги?
— Что касается драм, то здесь у меня есть возможность сравнивать. Выпускаю курс каждые четыре года и поэтому просматриваю всю современную драматургию. Без Туфана Миннуллина наша драматургия была бы уж совсем бедной. Хорошо, что он был. Туфан абый ушел. Я бы сказал, что после него драматургов не осталось… Сейчас, слава Всевышнему, драматургию удерживает Ильгиз Зайниев. Приносят произведения на конкурс «Новая татарская пьеса». Очень мелко плавают, поверхностно. В основном я всегда выступаю против. Они не изучают законов драматургии. А Ильгиз умеет плести сюжет, потому что он, еще обучаясь у Фарита Бикчантаева, на каждом углу сидел и читал. Шекспира, Сервантеса, Чехова, Островского… Читая классику, он понял, уловил структуру пьесы. Он современный человек: видит, чувствует, описывает те проблемы и явления, которые нам не понятны и нами не принимаются. А наши драматурги застряли на уровне сельских клубов. Не могут писать. Молодежь не умеет собирать мысли в кучу, чтобы написать пьесу, — словарный запас не позволяет.
— Молодежь можно научить писать в рамках творческих лабораторий?
— Нет. Если у кого-то есть талант, лаборатория может послужить толчком. Театр пытается хоть чем-то помочь. «Новая татарская пьеса» — масштабный проект, но новых имен не появилось. Вообще конкурсы и фестивали не играют особой роли в выявлении новых имен, они скорее собирают тех, кто уже есть. Для того чтобы родились большие личности, способные сказать новое мнение, нужна другая божественная сила.
— Вот в этом году мы ожидаем — у вас ставится Артур Шайдуллин.
— Не секрет: я первым выступал против этой пьесы. По структуре это не совсем пьеса — написана в формате тоскливого повествования. Фарид Бикчантаев его разобрал, собрал заново и адаптировал для сцены. Я лишь выражаю свое субъективное мнение на ваш вопрос.
— А русская драматургия есть?
— Есть. Там еще сохранился слой интеллигенции. А у нас нет элиты. Наши ученые, достигая определенного уровня, теряют интерес к нашему состоянию — уходят в русское общество. А там его уже ждет дочь другого народа… Побывал как-то на приеме у больших людей. Там собрались большие люди, татары. И вот они разговаривают только на русском языке. А мы рассказываем народу о сохранении языка. Почему язык должен сохранять только простой народ? А этих куда?! Ездили мы в одну деревню — открывать мемориальную доску одному писателю. Там молодые люди, отучившиеся в Англии, смотрят на нас септически. Они нас и не видят… А ведь они — наша элита. Интеллигентность передается из поколения в поколение. Это не только носить шляпу. У настоящего интеллигента и образование, и кругозор, и воспитание. У нас их нет.
— Хорошо еще в театрах есть артисты, создающие интеллигентный слой татарского общества.
— А где наши писатели? Раньше в театры приходили писатели старшего поколения. Мы смотрели на них с восхищением. Сибгат Хаким, Гумер Баширов, Амирхан Еники — вот они были элитой, они смотрели спектакли и выражали свое мнение. А кто остался сейчас? Великие писатели, приходя в театр, умели высказывать свой взгляд, поднимать больные темы, проблемы нашей нации, нашего общества.
— Подрастает молодое поколение.
— Булат Ибрагимов есть. Мне он нравится. Смотрю на Рузаля — постепенно превращается в чиновника (поэт Рузаль Мухаметшин — специалист Кабинета Министров РТ. — Авт.). У него раньше глаза горели, а сейчас взгляд холодный. «Этот мир» уничтожает человека, именно человека искусства. Знает много, а говорить нельзя.
— В новом спектакле — сердитой комедии «Өйләнәм.tat» вы играете журналиста. Спектакль сумел передать состояние сегодняшней прессы? Как вы оцениваете современную прессу?
— Современную? Внутренний цензор сидит. Запуганные. Раньше мы смотрели «Эфир», а сейчас его стало невозможно смотреть. ТНВ только и знает, что рассказывать о рекордных урожаях колхозов. В газетах и журналах то же самое. Ничего, что зацепило бы внимание.
— Ильдар абый, не знаю, насколько вам это приятно или неприятно, но для нашего поколения вы были и остаетесь Мыраубатыром. В нашем детстве это был самый популярный музыкальный телефильм. Мы вас так любили. Вам нравится, что в истории вы запомнились в роли кота Мыраубатыра?
— Смешно. Халиль Абжалилов запомнился в народе в роли Ходжи Насретдина. Шаукат Биктимеров — старик Альмандар. Халим Заляй — хулиган Шакур. Прошло столько лет, а меня до сих пор называют Мыраубатыром. Имени моего даже не знают, так и обращаются — Мыраубатыр абый. Значит, все было не зря, оставил след. Если бы не вспоминали совсем — было бы плохо.
— Играли эту роль с удовольствием?
— Работать над телефильмом нам и самим было интересно — энергетика положительная, поэтому, наверное, результат порадовал. Я и не понимал, за что берусь. Позвонил режиссер Эдмас Утяганов и говорит: «Возьмись. Говорят, у тебя есть черты Кота». А мне ведь не приходилось раньше петь. Рашит Абдуллин ночью пишет музыку. С утра мы приходим на телестудию: нам выдают текст, дают послушать музыку, мы репетируем полчаса и записываем. А на съемках мы просто открывали рот под запись.
— Вы были знакомы с автором «Мыраубатыра» писателем Наки Исанбетом?
— В 80-х годах вместе с Марселем Салимжановым мы выпускали курс, где учился и Фарид Бикчантаев. Выбирая дипломный спектакль, наткнулся на книгу Наки Исанбета. Была там пьеса под названием «Портфель». Пьеса была под запретом, не прошла в свое время цензуру. С 1927 года ставилась всего один раз. Мы поставили ее в 1982 году. Наки Исанбет на премьеру не пришел, но ему дали хороший отзыв — он пригласил меня на разговор. Позже Марсель абый поставил этот спектакль на сцене театра Камала под названием «Портфельле кияү».
После премьеры Наки ага организовал банкет. На следующий день мы с ним долго беседовали. Он был уже в возрасте. Я спросил его, как он дожил до своих лет, вел ли правильный образ жизни, занимался ли физкультурой. «Меня шестилетнего отдали в медресе, я как научился сидеть, подогнув одну ногу к себе, так всю жизнь и сидел. Если бы я начал заниматься физкультурой, давно бы умер», — ответил он. И на банкете сидел так же (на первом фото. — Авт.).
— Причина, по которой я затронула личность Исанбета, в том, что недавно появилось произведение, прототипом которого стал Наки ага. Как вы отнеслись к роману как человек, который видел Исанбета, знал о нем и хотя бы немного общался с ним?
— Произведение поверхностное: нет развития, концовки, написано, дабы очернить личность человека. Я хоть и немного, но знаю Наки Исанбета. Это не его манера разговора, не его лексика, и документы доноса, которые гуляют по просторам интернета, тоже не принадлежат его лексике. Он так не писал. Может быть, кто-то написал, а потом его заставили это подписать. Разве мы можем сейчас кого-то обвинять за события 1937 года? Если скажут «подпиши, или мы тебя посадим, а твоего ребенка отправим в детский дом», каждый подпишет. И я бы тоже подписал. Мы не вправе судить. Судит только Аллах Всевышний. Это — прошлое нашего общества. Тогда все доносили друг на друга. Абсолютно все. Мы должны винить только тех, кто стоял во главе всего этого, — коммунистов. Это они организовали систему: вынуждали людей жить таким образом.
Татарам свойственно друг друга кусать. Посмотрите, как народ отреагировал на произведение «Зулейха открывает глаза»?! А ведь в произведении ничего такого нет. Логика писателя, выступившего против этого романа, вполне понятна: он сам написал об этой эпохе, и сейчас его злость берет — почему это не я написал? «Она пишет неправду, мое правдивее!»
— Кого-то конкретно имеете в виду?
— Не буду называть имени. А к нему присоединяются «националисты-инстаграмщики». «Такого у нас не было», — восклицают они. А ведь в жизни случается всякое. Якобы наш народ не был таким жестоким. Возьмем хотя бы детство Тукая. После смерти мужа мама Тукая вышла замуж, оставив своего сына. Маленького Тукая забирали в гости, и он пишет, как его там угощали. Значит, жили в достатке, а нельзя было забрать сына к себе? Я говорю это к тому, что в жизни бывают разные ситуации.
Или возьмем Альфию Авзалову. Почитайте ее книгу! Родные съедали суп, пока Альфия не успевала прийти со школы, и скорее отмывали казан — якобы кушать нечего. И это делали не русские и не чуваши — так с ней поступали ее родные, татары. Нельзя читать об этом без слез. Но Альфия апа их ни в чем не винит.
Отца Ильгама Шакирова посадили в тюрьму как врага народа. Он сам всегда рассказывал, как односельчане не давали ему прохода. Тогда они его унижали и оскорбляли, а сейчас ставят памятник как выдающемуся земляку. И то и другое делали наши татары.
Наш земляк из села Альвидино Пестречинского района, кряшен Петр Гаврилов вернулся в родное село после плена, и от него отвернулись все, считая врагом. Он не вытерпел и покинул родину — уехал в Краснодарский край. А сейчас ему открыли музей как Герою Советского Союза. Почему мы всегда любим только умерших?! Почему не помогаем им при жизни?!
— Хотела спросить вас о роли в том сериале, и коль вы сами затронули эту тему… Вам понравилось произведение?
— Мир увидел первое произведение о жизни татар. Весь мир хвалит, а мы плюемся. Никто в фильме не говорит о татарах плохо…
— И у вас нет претензий к фильму?
— К фильму есть, а к произведению — нет.
— А вы, как только поступило предложение, сразу же согласились сниматься в фильме, не сомневались, что татары буду ругать?
— Если бы в нем говорили о татарах плохо, я бы не пошел. Я старался, чтобы фильм получился хорошим. Поэтому и взялся. Снимался много, но в фильм вошла лишь треть отснятого материала. Красивые кадры не вошли. Мне не стыдно за свою роль. Кто-то говорит, что не согласился сниматься. Согласились бы — да не звали.
— Было мнение, что ляпы в фильме были опущены специально.
— Ляпов было много, это уже зависит от незнания помощников. А у нас сразу воспринимают в штыки — все против татар.
— Когда не удовлетворены обществом, руководителями, политикой, вы можете громко заявлять о своем мнении? Или считаете, что это бесполезно, и предпочитаете сохранять приличие?
— Я видел многих, кто кричал о своей правде. В этой ситуации вижу две причины. Или этот человек не знает приличия, или же в основе неприличного поведения лежит «меня туда не пускают». Не назову по имени — была у нас личность, очень правильный был человек, кричал с трибун. Ругал столовые и склады обкома, потому что поначалу его туда не пускали, а как начали пускать — все, стал благодарить глав правительства. Правду говорить нужно, но зная место и сохраняя приличия. Хорошо, я покричу о правде, и что изменится? Человек, понимающий проблему, не станет кричать по углам, он скажет об этом в нужном месте, не нарушая приличия. Открываешь Инстаграм, Фейсбук — есть у нас любители писать. Но ведь важно, в какой форме ты выражаешь мнение. Если сказано в неприличном тоне, то для меня правда уже теряет свою правдивость.
— Это мудрость? Мудрость приходит с годами?
— В народе есть поговорка: «Молчание — золото». Порой молчание — это мудрость, но порой это страх. Страх!
— Ильдар абый, в вашей семье вырос только один ребенок. Значит, от двух татар произошел только один — татар стало меньше. Вас беспокоит проблема демографии?
— Демографию я один не исправлю. Татар становится меньше не только из-за низкой рождаемости, а от того, что люди теряют национальный дух. Не получают национального воспитания, не живут в национальной среде, заводят семьи с людьми другой нации и в итоге становятся человеком другой нации. Если татарка выходит замуж за русского, ребенок рождается русским, а если татарин женится на русской — дети будут русскими, другого еще не видел.
— Что же делать?
— У нас национальное самосознание не только теряется, оно у нас атрофировано. У меня одна знакомая год прожила с армянином. Ребенок растет здесь. Я ему говорю: «Привет, татарин!» Он мне отвечает: «Я не татарин, я армянин». А ведь рос без отца. Национальное самосознание сохранилось в его крови на генетическом уровне. И они, и евреи раскиданы по всему миру, но национальное самосознание сильнее.
— А с молоком матери это не прививается?
— Вероятность есть. Но необходимо воспитание. В татарской семье разговаривают на русском языке. Говорят, сам научится, если посчитает нужным. Так не бывает. Дети и внуки очень известных наших личностей не говорят на родном языке. А с трибуны кричат: «Татары — великий народ». Великий народ сохранил бы государственность. Как долго мы удерживали Казанское ханство?! Ведь всё из-за отсутствия единства. Мурзы между собой повздорили и поехали в Москву. Не простой народ ведь уехал, а мурзы. «Надоело быть татарином, запишите меня русским», — сказали они в Москве. Ведь не московский князь попросился в татары. Всему причиной отсутствие элиты. Простой народ жил по-своему, крымские ханы в Казани поубивали друг друга за место. Так мы и жили вассалами Москвы, спрашивая разрешение, кого можно посадить на престол ханом…
— Перспективы?
— Перспективы нет. Постепенно вымирают чуваши, марийцы, удмурты… Нужно принять данность и сохранить в душе национальный дух. Сохранять язык, традиции, среду. Считаю гениальным произведением пьесу Туфана Миннуллина «Ильгизар + Вера». Гениально сказано о межнациональных отношениях! Два села всегда жили в мире и согласии. Весь сыр-бор пошел, когда татарин женился на русской. Сын одного моего друга женился на русской. Отец спрашивает его: зачем женился? Красивая же, отвечает сын. Ладно, сейчас ты женился на красивой, а что в старости… В молодости будут жить хорошо, а с возрастом душа тянется к Богу: один ходит в мечеть, другой устремляется в церковь. Жизнь прожили, а в финале оказываются абсолютно чужими людьми. Об этом тоже надо думать…
Нет комментариев-