В Казани прошла творческая встреча с одним из наиболее известных и спорных театральных авторов современности Павлом Пряжко, который обычно не дает интервью и не общается со зрителями. Пряжко прилетел в Казань впервые в рамках цикла «Антитеатр».
На встрече, которая прошла в Творческой лаборатории «Угол», драматург рассказал о том, как сосед «помог» ему написать пьесу, почему его тексты живут только два года и для чего он подслушивал подростков.
О ТЕМАХ
Я не могу сказать, что зондирую, какая тема сейчас актуальна, и я сажусь и пишу про это текст. В последнее время есть какое-то переживание. Назовем это так. Какое-то переживание, которое заставляет писать. Ну вот, например, у меня сосед попал в ЛТП – лечебно-трудовой профилакторий. Это меня взволновало. Я знаю этого человека, знаю, что он не пьет больше, и почему-то он попадает в этот ЛТП. У меня появилась обида и возмущение, что человек несправедливо на полтора года вырван из жизни, когда он старался уже интегрироваться.
Я продолжаю жить в спальном районе,надеюсь, это скоро закончится, и там есть свой какой-то ритм: походы в магазины, выяснение цен. До того как женился, я не так часто ходил в магазин и в принципе за ценами не следил. И это бесконечное хождение меня достало. Вот эти переживания, в том числе и за соседа, стали импульсом для написания пьесы «Три дня в аду». Но когда я пишу, я точно эмоционально не причастен. Я стараюсь не сопереживать, не увлекаться, просто передавать смысл, который мне кажется важным, вложить это в определенный набор слов.
О ФОРМЕ
Я выбираю интуитивно, подходит такая форма или нет, не будет ли она избыточной, не будет ли больше того смысла, который я хочу вложить в этот текст. Мы с женой поехали на Браславские озера (есть у нас такое место), и я был впечатлен, потому что никогда не видел в Белоруссии таких больших озер и так много замерзшей воды. И получилось так, что день был хмурым, снега не было и не видно было горизонта. Мне показалось, что это море. Я подумал, что было бы здорово это сфотографировать. Можно сказать, текст «Я свободен» (это фотопьеса, которая состоит из 535 фотографий и 13 подписей к ним – прим. ИА «Татар-информ») родился из этого.
В какой-то момент мне обязательно надо было сфотографировать человека. Я не знал, как он выглядит, но внутренне я точно знал, что если я его увижу, я пойму, что это он. И я увидел на вокзале парня. И подумал, что хорошо бы его сфотографировать, потому что он очень подходит. А потом увидел его в этот же день через полтора часа в парке Горького и понял, что это точно он, и тогда я к нему подошел. Попросил: «Можно я тебя сфотографирую?» Он совершенно спокойно говорит: «Да». Я начал объяснять, что плохого ничего не будет. Он говорит: «Я тебе доверяю, давай фотографируй. Только дай мне на проезд на метро».
О СРОКЕ ПЬЕС
Мне кажется, что жизнь текстов, которые я пишу, длится где-то года два. Потом они становятся неактуальны. Потому что я очень привязан к речи. Речь меняется быстро, появляется новый сленг. Я не пишу из головы, больше слушаю, подслушиваю, потом записываю. Диктофоном не пользуюсь, это слишком грубо, это очень возмущает пространство. Лучше запомнить. В крайнем случае я могу записать какую-то реплику.
Текст «Карины и Дрона» я собирал полтора года. Слушал племянника своего и его друзей. Я старался этого не делать. Я не собирал их в кружок. Такого не было. Когда они приходили к нему в гости или когда мы выходили вместе (на тот момент я жил вместе с матерью, сестрой и племянником), я шел вместе с ними и слышал, что они говорят. Через два года они будут по-другому говорить. Выросли уже. У моего племянника появилась девушка, он устроился на работу, и как-то все стало понятнее, ближе ко мне, а тогда было непонятно. «Бах! И все переключается, и ты стоишь и не понимаешь, о чем они говорят. Важно было разобраться».
Я чувствую коммуникативную разницу между тем, как я общаюсь со своими сверстниками, и тем, как общались на тот момент вот эти молодые люди. Не сильно они хотят впускать в свой мир. Очень тяжело найти эмоциональный отклик. Единственное, что я заметил на тот момент: если быть честным и говорить, что тебе надо, прямо, контакт получается. С 60-летней соседкой намного проще. Почему это происходит? Я могу лишь предположить. Нет такого курса обучения молодых людей общению с другим поколением. Если бы была хотя бы вежливая улыбка, было бы понимание того, что вы говорите на одном языке.
ОБ ОЩУЩЕНИИ ТУПИКА
Как правило, я долго собираю и быстро пишу. Если у меня возникает ощущение тупика, если не знаю, как следующую реплику написать, то я этот текст бросаю и к таким текстам не возвращаюсь, потому что знаю, что ничего хорошего из этого не выйдет.
О НАЗВАНИЯХ ПЬЕС
Я заранее знаю, этот текст будет вот так называться. Не так, чтобы написал, а потом сижу и думаю, как назвать или меняю название. Бывает, например, так, что какое-то сочетание слов заставляет сделать текст. Название даже стимулирует к написанию текста.
О ТЕАТРЕ
Я не хожу в театр.Люблю ли я театр? Честно, не люблю. Все, что я видел, мне не очень нравится. Видел я немного, но этого было достаточно. Я не хочу себя сравнивать с великими людьми. Ну вот Брессон в кино не ходил. «У меня свой путь», — вот он так говорил. У меня тоже свой путь, и он больше связан с текстом, чем с театром. Вот есть текст, который я делаю, вот есть театр. Я не обслуживаю театр.
Я считаю, что все, что я делаю, заканчивается на бумаге, на мониторе. Дальше я ответственности ни за что не несу. Я точно знаю, что это будет работать, но как – мне неизвестно. Я вижу говорящих людей в каком-то пространстве. Но таких мыслей, как «Это же как-то надо читать», «Это же как-то надо играть» не возникает. Это уже дело людей, которые с текстом работают.
Мне хочется заработать денег. Важно, чтобы за него заплатили. У меня нет другого заработка. Преподаватель на курсе мне сказал: «Ты не понимаешь, что эти слова надо произносить людям, люди этого произносить не будут, в частности мат». Это, говорит, гиблый номер, не надо так делать. Вот это меня тоже мало волнует. Будут произносить или не будут – меня это не беспокоит. Да есть какая то здесь непонятность: ведь если мат запрещен, а ты хочешь заработать денег, тогда почему ты используешь мат. Это тебе не принесет гонорар. Но если я знаю точно, что в этой реплике слова должны сочетаться так, то я не буду думать о том, что мне это не принесет денег. Мне важно, чтобы текст получился таким, как я хочу. Чтобы я не пошел на компромисс с собой и не сфальшифил.
Текст для театра – это не литература. Вообще я не пишу литературу. Поэтому читать мои тексты наверняка невозможно. Литература — это немножко другое все-таки, на мой субъективный взгляд.
О ЧТЕНИИ
Стараюсь не читать вообще. Я аудиал и стараюсь больше развивать визуальное восприятие, поэтому больше смотрю. Когда говорят, попробуй представить на листе изображение, мне крайне тяжело его представить в плоскости. Я одновременно вижу и лицо, и затылок. Мне чтение мешает. Я сразу увлекаюсь словами и не вижу картинки. Я получаю удовольствие от сочетания слов: плескалось – волшебное слово, целлофан – слово мерзкое.
О ЖАНРАХ
Как-то мне казалось, что это плохо. В последнее время я склоняюсь к тому, что возможно жанр создает какой-то уют. Он расслабляет. Это как молочные берега. И ты начинаешь засыпать. С другой стороны, я взрослею и думаю, может быть, жанр — это хорошо, потому что он дает тебе вот этот покой и ощущение комфорта. Но текстов определенного жанра я пока не напишу в ближайшее время.
О РИТУАЛАХ
Я люблю диету, и мне немного нравится состояние анемичности. Поэтому иногда мне говорят, что мои тексты невыразительные. Не могу сказать, что перед тем как напишу текст, я очищаюсь. Но я знаю точно по своему опыту, что если ты ешь мясо, восприятие конфликта другое, если ты вегетарианец – восприятие конфликта другое. Конфликт воспринимается легче и тоньше. Мясо — это для огня.
О РАСПРОСТРАНЕНИИ ТЕКСТОВ
Я высылаю тексты только определенным людям в надежде, что они мне скажут: «Какой классный текст!» И покажут его еще кому-то. Если выложу где-то, у меня появляется неприятное ощущение от этого. Не знаю, каким словом это назвать. Мне проще сделать это исподволь, через других людей. В последнее время, за исключением фестиваля «Любимовка», мои тексты распространяются именно так.
В какое-то время мне хотелось писать прозу.А тексты, которые состоят из реплик, мне всегда казалось, очень легко написать. Мне нравился Бунин. Очень нравился. Сейчас он у меня вызывает раздражение. Может, я наелся. Я карандашом подчеркивал в книге то, что нравится. Как-то открыл и понял, что не хочу больше читать и позже – что не хочу писать прозу.
О КИНО
Я думаю, что если бы кино возникло раньше письменности, то это было бы совершенно другое кино. Как все началось? Брали какой-то текст, какую-то книгу и ее адаптировали. Мне кажется, это - большая ошибка.
Я сейчас мало смотрю, к сожалению, потому что у меня маленький ребенок. Мне нравятся фильмы, где одно событие растянуто на всю серию. Есть замечательный режиссер из Австралии. Он снял два очень замечательных фильма: «Таинственный путь» и «Голдстоун». Последний фильм Джармуша не понравился до тошноты. Мне кажется, самый классный его фильм за последнее десятилетие это — «Пределы контроля». Бозона люблю смотреть.
О БОГЕ
Мне очень нравится представлять, что Бог — это какое-то реальное существо, которое есть после так называемой смерти, а не дыхание, разлитое во всем мире. И если ты выполняешь какие-то правила, которые предложило это существо, то встретишься с ним и будешь счастлив. Хочу ли я этот путь пройти – я не хочу. Думаю, я с ним встречусь и так. Если это так, как я думаю.
Павел Пряжко – драматург, пишет пьесы с 2004 года. Пьесам Пряжко характерен отказ от внятных диалогов, традиционного сюжета, события, привычной драматической формы. Он пишет целые акты без диалогов («Запертая дверь»), пьесу из двух предложений («Солдат») и пьесу из 535 фотографий с подписями («Я свободен»). Постоянный участник международных и российских фестивалей «новой драмы», читок и конкурсов, обладатель специального приза жюри Международного конкурса драматургов «Евразия-2004» (Екатеринбург) — за пьесу «Серпантин»; лауреат II премии и спецприза от «Гражданской инициативы» «Преодоление» I Международного конкурса современной драматургии «Свободный театр» (2005, Минск) за пьесу «Вельветовые штаны»; обладатель гран-при конкурса «Свободный театр» (2007) за пьесу «Трусы»; лауреат первой премии «Конкурса конкурсов» в рамках фестиваля «Золотая маска-2013» за пьесу «Три дня в аду». Его пьесы переведены на польский, немецкий и финский языки.
Нет комментариев-