– Андрей Алексеевич, хотелось бы спросить у вас, как у профессионального филолога, как вы оценивайте тенденцию по снижения нормативности языка в современной литературе?
А. А.: Вопреки распространенному мнению мне трудно сказать, что уровень особенно снижается. Наоборот, я вижу, что очень много всего пишется, много хорошего пишется. У нас хорошая литература: автор романа «Ильгет» Александр Григоренко, например,– идеальный стилист, Михаил Шишкин – идеальный стилист, Михаил Елизаров – идеальный стилист, очень близкий к Набокову, не говоря уже о Сорокине или Пелевине. Писать, в общем-то, многие умеют. Вопрос, скорее, в том, чтобы придумать что-то новое, возможно, кстати, и антилитературное. Хемингуэй антилитературен, он антистилист, как и Сэлинджер.
Я скорее ретроград, поясню в каком смысле: я сторонник того, чтобы писались книги, а не устраивались пляски в храмах. Когда философ говорит, что это жест уровня Шекспира, я с ним не соглашусь. Мне этот жест кажется вторичным, это неинтересно. Я лучше книжку почитаю, пусть я буду старомоден и невоспринят моими коллегами в Москве. Когда Малевич нарисовал «Черный квадрат», он был первым, кто это сделал. И он, помимо, квадрата, много чего сделал. Когда устраиваются переодевания с ритуальными плясками… Это уже было.
– Как вы относитесь к творчеству современных молодых поэтов: Веры Полозковой, Moккo fm, Андрея Орловского?
А. А.: Честно говоря, не могу сказать, что я как-то к этому отношусь. Мне это интересно скорее как филологу. Есть определенного типа потребность в таких фигурах, как Вера Полозкова, например. Она стратегически правильно выстраивает свой проект. Это действительно проект, внятно выстроенное поведение. Это востребованность некой сентиментальности, востребованность «поцелуя в диафрагму» – прекрасный маркетинговый шаг. Я считаю ее талантливой поэтессой. Она интересна как феномен. Интересно выяснить, почему люди хотят слушать такую поэзию? Почему у людей есть в этом потребность? Это вопросы социолога. В любом случае, популярность молодых поэтов можно только приветствовать. Мне кажется, ежели не за пивом пошел, а на поэтический вечер – уже молодец. И это заслуга тех людей, на которых приходят.
– Современная литература – это коммерция или творчество?
А. А.: Здесь существует грань, нарушив которую, ты или выливаешь на страницы зашифрованный опыт, понятный только тебе одному и неинтересную больше никому, или окончательно уходишь от творческого процесса и делаешь маркетинг, делаешь тираж – то есть ловишь потребность аудитории и удовлетворяешь ее. Я верю, что многие современные авторы действительно создают что-то новое.
Об образовании
– Как преподаватель, что вы думаете о повсеместных реформах одной из самых консервативных систем – образования?
А. А.: Самые страшные удары по образованию нанесли либеральные реформы периода Ельцина, и никаких оправданий я не желаю слушать со стороны либералов. Считаю, что это было невероятное увечье: массовые отъезды людей, обнищание профессуры. Что же касается реформ… Советское образование было очень хорошим, очень сильным, но оно было все-таки слишком консервативным, заточенным под определенные проекты и системы. Оно было достаточно функциональным, однако выяснилась его некоторая неэффективность. Что мы сделали нашим образованием? Мы поддержали культуру Соединенных Штатов Америки, Израиля, Германии – вот это Советский Союз действительно сделал. Море математиков и физиков отправились за рубеж работать на наших стратегических друзей. Это было вызвано тем, что люди не могли реализоваться, не могли найти себе применения в сложившейся системе. Когда профессор торгует ботинками, это значит, что-то не так. Многие из них действительно делали вид, что работали здесь, а там реализовались. Система была больна. Что касается нынешней реформы образования, она очень давно проходит, она очень медленная и до вашего города дотянется только через некоторое время. Мне бы очень хотелось, чтобы эта реформа развивалась адекватно. Она, в принципе, так и развивается. Президентом поставлена адекватная задача – сделать наши вузы рейтинговыми в международных системах. А почему они таковыми не являются? Потому, что в них работают люди, которые не печатают научные статьи. Я не говорю обо всех, но такие есть, и их достаточно ощутимое количество. Есть люди, которые не пишут, не печатают, они уже давно забыли, что у них за предмет. Они делают вид, что работают. Они тянут студентов, и те начинают делать вид, что учатся. Все привыкают к этому, заражаются этим. Достаточно запустить трех таких на факультет, и через пару лет получим бестолковый выпуск. Понятное дело, что на пути выполнения этой задачи будет немало издержек. Но в данном случае – цель оправдывает.
О массовой и элитарной культуре
– Что вы думаете о грани между успехом, популярностью и массовостью?
А. А.: Массовые тиражи – это миллионные тиражи, коммерческая литература. Скажем, Сергей Лукьяненко – массовая литература, он откровенно эксплуатирует определенные приемы, определенные модели. Акунин является примером профессиональной массовой литературы. Что касается Захара Прилепина, у него вполне нормальные тиражи. 60 тыс. экземпляров – это хороший тираж для хорошего автора, который говорит небанальные вещи. У него есть свой стиль, у него есть индивидуальная оптика. Можно, конечно, говорить о том, что все мы вторичны, мы все кому-то подражаем. Так вот, Захар достаточно оригинальный и достаточно энергичный автор, как и Сергей Шаргунов. А массовая литература комбинирует уже существующие приемы, ничего не открывая. Как, например, Дафна дю Морье в романе «Ребекка». Это гениальный роман, очень талантливый и профессиональный, в котором главное открытие заключается в соединении многих жанров в одном. Больше ничего, но очень профессионально. Я не вижу ничего плохого в том, что профессионал пишет хороший бестселлер, Попробуйте написать один.
– Относите ли вы свою деятельность к элитарной культуре?
А. А.: Видите ли, в чем дело – культура постмодерна скорее старается снять эти грани, нивелировать разрыв. Я могу сказать, что Джеймс Джойс – это элитарно, Джин Вулф – это элитарно, Умберто Эко – элитарно, так же как и Евгений Водолазкин. Их труды закономерно прекрасны для тех людей, которые любят не литературный фаст-фуд, а употребляют что-то действительно интересное и глубокое. При этом они могут читаться массово и быть вполне популярными. Даже у Акунина не все так просто: в его романах есть зашифрованные хитрости, какие-то модели и отсылочки к историческим событиям. Он все же подмигивает разным умным людям и говорит: «Я знаю, что ты умный, ну-ка давай, поищи здесь!» У меня примерно то же самое. Я задумываю свои романы как притчи: все достаточно неоднозначно и присутствует символика. Кстати, тот же Шаргунов – один из немногих людей, внятно написавших о моем романе «Скунскамера». Он увидел символические подтексты без всякой подсказки. Почему-то особо элитарные критики этого не увидели, сказав: «Опять анекдоты…» О чем же говорить, если вам показывают образец сложной прозы, а вы принимайте ее за массовую. В своих романах я постарался совместить. Ведь я люблю всех своих читателей: и тех, которые ржут над моими текстами, и тех, кто видят подтекст. Последних в разы меньше, но они есть. Мне всегда было это интересно. Я не сноб.
Об обществе и человеке
– Человек в современном мире уже полностью окружен симулякрами?
А. А.: В реальности, где все окружающее – копии, не имеющие оригинала в действительности, современный человек абсолютно потерян и безучастен. Все эти бренды, PR. Он скорее зритель, чем актер, слепой зритель. Это и отражено в моих романах.
– СМИ, с вашей точки зрения, это просвещение или все-таки пропаганда?
А. А.: Я думаю, есть доля просвещения, как вы сказали. Если бы ее не было, я бы здесь сейчас с вами не разговаривал. Хотя основная масса – фантомы. За одним спектаклем стоит другой спектакль. И нет никакого смысла в том, чтобы пытаться заглядывать за ширмы этих спектаклей. Можно обнаружить лишь очередной фантом. Я вот точно знаю, что, например, «ОРТ» доносит до зрителя. Выстраивается определенная картинка: что, кому и зачем транслируется. И стоит ли углубляться?
– Должен ли писатель вмешиваться в общественную жизнь, пытаться влиять на ход событий?
А. А.: Есть ряд авторов, которым мешает их излишняя включенность в эту общественную жизнь, мешает с позиции профессионального роста. Возможно, это как раз относится к Захару Прилепину. Есть и те, которым эта включенность помогает. Такие черпают вдохновение из того, что происходит вокруг. Опять же, некоторых она изнуряет. Я видел, как мучительно и больно бывает из-за несоответствия внутреннего и внешнего. Мой друг, писатель Михаил Елизаров, например: каждый раз смотрю, как он страдает. При таком отношении к миру по-другому и не получается. Лично для себя я считаю это ненужным. Здесь нельзя рассуждать однобоко. Если говорить о долге, я не испытываю такой потребности. Я считаю, что писатель должен писать, именно писать, а не, повторюсь, скакать в церквях в обнаженном виде.
О Казани и казанцах
– Вы довольно частый участник литературных фестивалей. Есть ли для вас что-то особенное в «Смене» и «Летнем книжном фестивале»?
А. А.: Я вижу хороший интеллектуальный потенциал в вашем городе, и он здесь неудовлетворен. Я уважаю Кирилла Маевского за его деятельность. Это правильное направление. Но чтобы насытить имеющиеся потребности, в Казани нужны минимум три «Смены». Мне предложили рассказать о теме города, и я согласился. Кто-то понял, кто-то услышал новые фамилии, и это уже здорово – заинтересуется, найдет, прочтет, задумается.
– Успели ли вы рассмотреть аудиторию проекта?
А. А.: Аудитория любопытная, приходят с целью что-то узнать. В целом, в городе хороший образовательный климат. По контрасту: Петербург пресыщен, Москва намного более пресыщена. Там в один момент существует огромное событийное многообразие. Во всем этом многообразии человек теряется, выключается из мира. Когда предложений слишком много, каждое из них в отдельности обесценивается, растворяется в потоке других. Казань спокойнее и размереннее – здесь есть возможность думать.
Оставляйте реакции
Почему это важно?
Нет комментариев-